«Мы понимали, что выражение «сиськи-масиськи» — намек на Брежнева, который не выговаривает слово «систематически». Властвовал не текст, а подтекст. А сейчас пришел капитализм. Люди работают с 9 до 18, а потом еще подрабатывают на двух-трех работах. Приходят домой, падают на диван от усталости и говорят: «Сделайте нам смешно, да побыстрее, потому что спать хочется ужасно». Нужен простейший вид юмора — ниже пояса
— Аркадий Яковлевич, вы автор сценариев популярнейших фильмов: «Одиноким предоставляется общежитие», «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди», «Однажды двадцать лет спустя», «Частный детектив, или Операция «Кооперация», «Единожды солгав...». А еще вы активно снимающийся сценарист: вас можно увидеть в нескольких картинах, снятых по вашим сценариям. Мечтали о профессии актера?
— Никогда! Все эти роли крошечные, и все возникли случайно. В душевном фильме «Не сошлись характерами» главная роль была у Ирины Мирошниченко. Она играла психолога, которая в семейной консультации «склеивает» пары, переживающие трудные времена. И, как это часто бывает, сапожник оказался без сапог: у героини в семье большая проблема — муж (Александр Лазарев) гуляет с молоденькой любовницей (). В картине много проходных персонажей — это люди, приходящие на прием к психологу. И вот в сценарии был мужчина, который говорит: «Я был алкоголиком. Жена сказала: «Все что угодно, только не твой алкоголизм! Как хочешь лечись, но избавься от пьянства!» Я пошел к врачам. И медицина сделала чудеса: я перестал пить. Только возник один побочный эффект — теперь я импотент. А жена опять недовольна: «Лучше бы ты был алкоголиком...» Режиссер так и не смог найти актера, который бы согласился сыграть такого персонажа. Видимо, из-за суеверия. А я сел в кадр и произнес нужный текст.
В фильме «У матросов нет вопросов!» просто не хватило актера для эпизодической роли капитана. Я подумал, что это совсем несложно: встать за штурвал. Наоборот, так приятно промчаться по волнам! На самом деле, хотя и не было шторма, катер так сильно мотало, что еле живой потом сошел на берег.
А в фильме «Однажды двадцать лет спустя» засветился по дружбе — попросил режиссер Юрий Егоров. Так я стал одним из одноклассников Наташи Гундаревой. Еще в роли друга детства главной героини снялся . Это был дебют Лени в кино, его тогда никто не знал. И меня тоже никто не знал.
— В комедии Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода, или На Брайтон-Бич опять идут дожди» вы тоже засветились — сыграли мафиози.
— Съемки проходили прямо на Брайтон-Бич: в 1991 году Америку уже можно было снимать не в Таллине или Риге. Тогда началось время кооперативного кино. Но наш фильм был мосфильмовским, и с финансированием было совсем плохо: еле наскребли какие-то деньги на поездку в США и на американскую актрису для главной роли — Келли Макгрилл. Экономили на всем: в своей первой сцене на Брайтон-Бич Дима Харатьян идет в моем пиджаке и с моей серой сумкой.
От нищеты многие эпизодические роли играли члены съемочной группы: операторы, водители, осветители. И сам режиссер, великий Леонид Иович Гайдай, сыграл там свою последнюю роль (он-то актер был блистательный!). Причем выступил в своей коронной роли «по жизни», он же был сумасшедший по части игровых автоматов. Сыграл безумного игрока, которого из казино выносят секьюрити. У несчастного в руках — оторванная рукоятка игрального автомата, и он поет «Люди гибнут за металл».
Я этого увлечения Гайдая не понимал. Вот мой дорогой друг тоже любил играть в казино — в рулетку. Не раз у него спрашивал: «Аркаша, ну ты же не идиот: тебе что, правда интересно, как шарик там катится?!» А он: «Ой, да ты просто не понимаешь, как это интересно: вот сейчас выпадет черное, а потом красное, но если черное пропустить…» И пытался объяснить мне какие-то игровые «дебри».
Так вот, в Москве в начале 90-х еще не было казино, только автоматы. Два «одноруких бандита» стояли на аэровокзале, а у Гайдая квартира была у метро «Аэропорт» (я в доме неподалеку живу уже более сорока лет). После рабочего дня на «Мосфильме» Гайдай заезжал на аэровокзал и по два часа дергал ручку игровых автоматов. Их делали из какого-то сплава со свинцом, поэтому у Гайдая после игры ладони были все черные.
— Его жена актриса как относилась к игромании мужа?
— Она мудрая женщина. Хотя Гайдай, вернувшись домой, потом еще два часа продолжал переживать: «Нинок, ты понимаешь, если бы у меня апельсинчик выпал рядом с клубничкой, я взял бы тройной выигрыш. Но у меня с апельсинчиком выпал огурчик...» Кроме того, речь шла о копеечных проигрышах.
Гайдай был настолько увлечен, даже помешан на игре, что однажды его это отвлекло от съемки, хотя в работе он был крайне тщательный человек, скрупулезно отрабатывал каждый момент. Он же из старой когорты режиссеров, которые делают раскадровку будущей картины: сначала всю ее рисуют, а потом снимают. Мало того что Гайдай делал раскадровку, так еще на площадке все по сто раз проверял — до того, как произнесет команду «Мотор!». А во время съемки по сто раз просмотрит в камеру, как там что получается.
Так вот, снимал Гайдай в Атлантик-Сити, в настоящем казино, и просто с ума сошел: в Москве он видел два автомата, а здесь их тысячи, и все время оглушительно звенят. Дурдом! Для нашей группы отгородили кусочек зала, где мы работали. Идет подготовка сцены, а Гайдай все сидит за автоматом и ручку дергает. Наконец, оператор Вадик Алисов подходит: «Леонид Иович, мы готовы». И Гайдай, не отрываясь от экрана автомата, дернул ручку и приказал: «Мотор!» Я впервые увидел, чтобы он не полез смотреть в камеру...
— Это была ваша первая поездка в США?
— Нет, я был уже опытный советский турист. Первый раз побывал в Америке в 1976 году, в составе делегации Союза кинематографистов, которая поехала на фестиваль документальных фильмов. Как мы туда с Витей Мережко попали, до сих пор не пойму: мы же не работали в документальном кино, сопливые пацаны еще были, к тому же беспартийные. Впрочем, в нашей делегации, по-моему, никто не имел отношения к документалистике: Шура Ширвиндт, Лида Шукшина, композитор Женя Крылатов, режиссер Михаил Швейцер с женой Сонечкой Милькиной...
Как все, я повез в Америку товар на продажу. Хорошо шла красная и черная икра, советские «командирские» часы, оптика, фотоаппараты, всевозможные значки с Лениным. Мужчины тогда брали с собой вырезанные из картонки «силуэты» — фигурки членов семьи с указанием объемов груди, талии, бедер, а также роста и размера ноги. У меня были две такие картонки: сына Димы и жены Инны...
Первым делом в Нью-Йорке я, как все советские туристы, пошел на «Яшкин-стрит» — так в шутку называли улицу на Брайтон-Бич, где торговали не только в магазинчиках, но и с лотков. И вот однажды покупаю я какие-то кофточки для жены. Грузинская киновед Нана Долидзе, с которой я давно дружил, на мои покупки как-то странно посматривает. А потом и говорит: «Арик-джан, ты извини, что вмешиваюсь. Но я твою Инку-то знаю, как говорится, «все при ней» — бюст у нее есть. А ты берешь вещи на какого-то подростка...» Оказывается, я перепутал: оставил силуэт Инки в гостинице, а использовал в магазинах силуэт старшего сына, которому тогда было 14 лет. А я же как раз собирался Инне купить кожаное пальто! Выручил Ширвиндт (его на Брайтоне обожали, сразу узнавали, улыбались: «Ой, Ширвиндт приехал!»). Шура предложил: «Я примерно Инкиного формата, примерь пальто на меня».
Чтобы сэкономить валюту, не тратить ее на еду, мы везли с собой тушенку, консервы из тунца или лосося, а к ним — хлебцы. Мы с Мережко должны были жить в одном номере. Поэтому еще в Москве договорились, сколько и каких продуктов взять, чтобы хватило на поездку и при этом лишнее через океан не везти.
— Судя по всему, вы с Мережко были близкими друзьями...
— Мы с Витей были не просто друзьями, в течение десятилетий жили через стенку — у нас с ним соседние квартиры. Он был потрясающе артистичный человек. Замечательно пародировал, умел говорить с разными акцентами. Вечно меня разыгрывал. Звонит человек с ярким узбекским акцентом: «Дорогой Аркадий, не узнаешь меня? Помнишь, как мы в Ташкенте с тобой общались? Я тебе такую дыню привез...» Я перебиваю: «Махмуд? Фархад?» А потом выясняется, что это Мережко меня разыгрывает…
В той поездке в США он разыграл Лидочку Шукшину. В те годы в нашей стране была эпоха тотального дефицита. Поэтому — признаюсь со стыдом! — советские люди за границей из гостиниц тырили все, что могли: мыло, туалетную бумагу, пепельницы, салфетки бумажные. Заселяясь в номер, мы первым делом собирали это добро и прятали в чемоданы. Сейчас трудно поверить, но тогда пачка красивых бумажных салфеток была для нашего человека грандиозным подарком. Подаришь их девушке, и она — практически твоя!
И вот Лида Шукшина открыла дверь в свой номер, зашла в ванную комнату, собрала мыло, шампуни, туалетную бумагу... и тут в ванной зазвонил телефон — да, гостиница была высокого класса, с телефонным аппаратом в санузле. Лида сняла трубку, а там голос по-русски, но с сильным американским акцентом: «Мадам Шукшина! С вами разговаривает администратор отеля. Не надо брать мыло, положите его на место». Пораженная Лида начала оправдываться: «Да я ваше мыло как сувенир, на память хотела взять. Вместо этого кусочка я положу наше, советское мыло». — «Мадам Шукшина, нам не нужно ваше вонючее советское мыло…» Лида озирается по сторонам: где тут в ванной камера установлена?! А администратор продолжает: «Мадам Шукшина! Передайте, пожалуйста, всем своим коллегам, чтобы ровно через час они спустились на ресепшен и принесли с собой все, что забрали из номеров...» После этих слов администратор — точнее, Витя — кладет трубку. Мы — все, кто сидел у него в номере, умираем от смеха. Через пять минут к нам влетает встревоженная Лида и кричит: «Ребята — шухер! Это конец, нас сейчас выселят! Срочно прячьте все, что взяли». И тут Витя не выдержал и раскололся. Я-то думал, что он Шукшину подольше помучает. Когда Лида поняла, что это розыгрыш, она Мережко чуть не убила…
— Аркадий Яковлевич, вы написали сценарии почти к пятидесяти фильмам. А какой был первым?
— Сам путаюсь, то ли «Вот и лето прошло...» на «Беларусьфильме», то ли «Вперед, гвардейцы!» на «Таджикфильме» — я потом не раз сотрудничал с этой студией. Например, написал сценарий фильма «Отважный Ширак», композитором на котором был , а песню оттуда — «Волшебник-недоучка» — записала . Это сейчас где-то лучше за сценарий платят, где-то хуже. А тогда по всей стране была единая ставка: 4 тысячи рублей для начинающего сценариста, 6 тысяч для действующего и 8 тысяч за госзаказ… Прекрасное было время! Когда шел из гостиницы «Душанбе» на «Таджикфильм», то проходил через зеленый базар. Там с раннего утра уже дымился плов, продавались фрукты, ягоды, разные сорта винограда. Садишься за невысокий стол — дастархан, пьешь горячий зеленый чай, кушаешь плов — ни в коем случае не вилкой, не ложкой, а руками, собрав рис кучкой и подперев ее большим пальцем. И на фиг тебе какие-то съемки…
А попал я на «Таджикфильм» благодаря Валерию Ахадову, с которым учился во ВГИКе — я на сценарном, а он на режиссерском. Теперь он большой мастер, профессор, среди его картин — «Руфь» с . А тогда Валера снимал свой первый фильм «Вперед, гвардейцы!», про игру советских пионеров «Зарница». В картине снимались почти исключительно местные артисты. Но был и москвич — Сеня Фердман, непрофессиональный актер, играл в театральной студии МГУ «Наш дом» Марка Розовского. Ему досталась роль пионервожатого, который водил по лесам и горам пионерские отряды. Закончился съемочный период, надо писать титры. Директором «Таджикфильма» тогда был замечательный человек Обид Хамидович Хамидов, потрясающий мужик, хозяйственник, который не лез в искусство. Всю центральную аллею на студии он засадил розами. И еще установил там у входа интересный плакат. На других киностудиях СССР сооружали огромные щиты с такими надписями: «Важнейшим из искусств для нас является кино. Ленин» или «Всему лучшему во мне я обязан книгам. Горький». А на «Таджикфильм» заходишь и читаешь: «Хоть пьешь ты красное вино, лицо становится черно. Омар Хайям». Видимо, это была главная проблема у сотрудников студии.
И вот Обид Хамидович Хамидов вызвал Сеню и говорит: «Товарищ Фердман, ты очень хорошо сыграл. Но, понимаешь, фамилия Фердман — это не таджикская фамилия. А у нас в титрах — таджикские…» Сеня пытался протестовать: «У вас снимаются Головянц, Габренас, вы же их фамилии пишете...» Обид Хамидович подумал и говорит: «Товарищ Фердман, у товарищей Головянца и Габренаса есть свои республики… Я тебя люблю, но твою фамилию надо поменять. Давай придумаем что-то загадочное. Сарад-Фарад, Фарад-Шмарад, Сарада-Фарада. О, Фарада!» Так в титрах картины впервые появился Семен Фарада, будущий народный артист России.
— Как вообще вы стали сценаристом?
— Моя семья не имела никакого отношения к искусству. Папа, Яков Ноевич, погиб на фронте в 1941 году под Черниговом (мне тогда было три года). А мама, Сарра Абрамовна, работала на крупном харьковском заводе инженером в гальваническом цехе, это очень вредная работа. Мне тоже светила карьера инженера. И я, окончив школу с серебряной медалью, поступил в Харьковский политехнический институт. Тогда всех первокурсников в сентябре посылали на сельхозработы. В Белоруссии студенты собирали картошку, в Узбекистане — хлопок, на Украине — кукурузу. А я человек ленивый, и руки у меня неизвестно откуда растут. В общем, к физическому труду и быту совершенно не приспособлен. Увильнуть от сельхозработ можно было только записавшись в агитбригаду, которая ездила по колхозам и давала там концерты. Я не играю на музыкальных инструментах, не пою, не танцую, но в составе бригады была такая должность, как конферансье. «Ну трепаться-то я могу», — подумал я и записался в конферансье, лишь бы не работать. Приехали мы в первый колхоз, председатель нам обрадовался: «О, артисты! Нам треба продернуть в сатиричных куплетах Мыколу-тракториста, который пьяный утопил трактор в реке. И Галю-доярку, которая недавно проспала дойку, а коровы плачут». Я гордо возражаю: «Я — конферансье, а не сатирик! Куплеты — это не ко мне». — «Тогда, конферансье, иди в поле до своих хлопцев, становись в позу для мытья полов и дергай сорняки». И у меня не было другого выхода, как написать первые в жизни сатирические куплеты про Мыколу и Галю.
На этом мое поэтическое творчество не закончилось, потому что в следующем колхозе оказался свой нерадивый тракторист — Петро и своя ленивая доярка — Оксана. К концу полуторамесячных «гастролей» у меня уже было собрание сочинений сатирических куплетов. А еще в этой агитбригаде я встретился со своей будущей женой Инной. Она училась в нашем институте и тоже примазалась «к искусству», чтобы не работать в поле. Инна пела в девичьем квартете, мы познакомились и в результате прожили вместе 60 лет (в 2021 году супруга Инина ушла из жизни. — Прим. ред.).
Наша агитбригада так сдружилась, что после сельхозработ мы не захотели расставаться и создали студенческий театр миниатюр (СТЭМ), тогда это было очень модно. Я его возглавил, писал программы. На наши выступления собирался весь Харьков. А вскоре я попал и на местное телевидение. Там были нужны авторы сюжетов. А кто пишет удачные тексты для СТЭМа Политехнического института? Аркадий Гуревич (тогда у меня была эта фамилия). И меня пригласили.
— А как же учеба?
— Я инженер-электрик по образованию, но для меня до сих пор огромная загадка, как это так получается: тут нажимаю на выключатель, а там лампочка загорается. Тем не менее я успешно сдавал сложнейшие предметы. Самый страшный был ТОЭ, теоретические основы электротехники. Ребята с курса сыпались на экзаменах по нему, а я получил «пять». Окончил институт с красным дипломом и пошел работать в проектный институт. Проработал восемь лет, пройдя путь от рядового инженера до руководителя группы, от зарплаты 90 рублей к жалованью в 120. А параллельно руководил эстрадным театром. И вместе с Леней Осмоловским начал писать юмористические рассказы.
— Многие вспоминают советское время как эпоху тотальной цензуры...
— Она, конечно, была, но только для тех, кто ее нарушал. А я же писал про любовь, встречи и разлуки, какая тут цензура. Заместитель председателя Госкино Борис Владимирович Павленок однажды сказал: «Инин — главный оптимист советского кино». Я не был смельчаком и диссидентом просто потому, что мне в голову не приходили никакие крамольные мысли. Восемь лет я прожил так: днем работал в институте, а вечерами писал юмористические сценки. Когда вторая работа стала приносить столько же денег, сколько и первая, понял, что надо выбирать. Или защищать кандидатскую, уходить в науку, или идти в писатели, точнее в литераторы. Потому что писатель — это Толстой, Чехов, Достоевский, а я — просто литератор, человек, зарабатывающий литературным трудом.
Прежде всего я решил узнать профессиональное мнение о своем литературном творчестве. В Харькове меня все знали и хвалили, а мне был нужен независимый, объективный взгляд. И я послал одни и те же свои работы — страниц двадцать — по двум московским адресам: в Литературный институт и на сценарный факультет во ВГИК. Из первого вуза мне ответили, что литературе я абсолютно не нужен. А во ВГИКе решили, что без меня кино не обойдется и я допущен к экзаменам.
— Представляю, как вы обрадовались!
— Нет, не обрадовался! Я же ждал не приглашения учиться, а профессионального анализа моего творчества: удаются ли мне эпитеты и метафоры, какой у меня слог? Это сейчас я сам профессор ВГИКа и знаю, как пишутся такие ответы: текст читает какой-то ассистент и все зависит от его настроения. У одного живот болит сегодня, и он пишет — «отказать». А другой наконец уговорил девушку, он счастлив и поэтому пишет — «разрешить».
Так что никуда поступать я не собирался. Однако у меня был друг Валера Харченко, который руководил эстрадным театром в Харьковском университете и тоже получил приглашение приехать на экзамены во ВГИК, только он мечтал учиться на режиссерском. Узнав, что и у меня есть такая бумажка, Валера сказал: «Ты с ума сошел! Такой шанс раз в жизни выпадает!» Но он-то был свободный человек. А у меня жена, ребенок...
В итоге Харченко буквально за шкирку приволок меня во ВГИК. И мы оба поступили (он — на курс к Герасимову). Так что все разговоры, что во ВГИК и в другие творческие вузы поступают только по знакомству, — это полная брехня. Есть, конечно, какие-то блатные люди, но как и во всех вузах. А основная масса — это ребята из народа. Пожалуй, только на киноведческий можно пристроить ребенка. А как пропихнуть его на художественный, если он не умеет рисовать? Или на сценарный, если не умеет писать? Можно пятерок наставить на вступительных экзаменах, но дальше что он будет делать? Вот мы с Валерой приехали из Харькова, никому не известные, он даже еле говорил по-русски. И поступили. Кстати, пять лет вгиковской жизни почти выветрились у меня из головы. Единственное, что запомнил, — это визит в наш институт американской кинозвезды Глории Свенсон, которая представляла свой фильм «Бульвар Сансет». Сапоги у нее были даже не до колен — до бедер! Это поразило мое воображение — в Советском Союзе такой обуви не существовало...
— Как решали в Москве квартирный вопрос?
— Первые два года жил в общежитии, а жена с ребенком оставалась в Харькове. Потом удалось совершить многоходовый обмен нашей харьковской квартиры — через Баку! Для этого я регулярно ходил в Банный переулок, где тогда собирались желающие обменять жилье. И нашел «отличный» вариант: вместо харьковского двухкомнатного кооператива две комнаты — 12 и 9 метров — в коммуналке на Трубной улице. Самый центр! Правда, в квартире не было ванны и вообще горячей воды. Но рядом же находятся старинные бани Сандуны...
Жене, конечно, было нелегко. Она вообще просто героиня, царство ей небесное, Инночке моей: весь быт в семье был на ней, и она еще всю жизнь работала инженером. При этом у Инны не было ощущения, что она поддерживает гения. Просто раз муж считает, что надо перебираться в столицу, значит, надо. Инна смиренно переносила и харьковчан, которые валом повалили к нам в гости. Ну такое нашествие земляков — это бич всех «понаехавших» в Москву, у которых появляется свое жилье...
— Как в Москве с работой сложилось?
— Я стал печататься в разных журналах. Еще в Харькове мы с Леней Осмоловским писали дуэтом рассказы под псевдонимом Инин и Осадчук и рассылали их в московские издания — «Крокодил», «Неделю», «Собеседник». Первая моя публикация вышла в «Юности» в разделе «Зеленый портфель», которым руководил неизвестный мне тогда Аркадий Арканов. Кстати, первый псевдоним у меня был Аркан — от моего имени Аркадий. Но когда я узнал, что есть такой сатирик Аркадий Арканов, пришлось взять псевдоним по имени жены... Основные деньги приносили сценарии для телепрограмм: на Центральном телевидении гонорары были намного выше харьковских. Я писал интермедии для программ «Кабачок «13 стульев», «Алло, мы ищем таланты», КВН.
— «Кабачок...» был невероятно популярен, участвовавшие в нем актеры стали суперзвездами. Вы писали сценки для конкретных персонажей — пани Моники () или пана Директора ()?
— Нет. Все решал режиссер программы Георгий Зелинский. Я писал текст, а он потом «укладывал» его на актера — «докручивал». Мог вообще поменять адресата: шутку пана Спортсмена передать пану Зюзе, потому что в этом выпуске у Спортсмена уже есть два монолога, а у Зюзи — ни одного. Так что со своими текстами я вновь сталкивался только у кассы, когда они превращались в гонорар...
Актеры «Кабачка...» были абсолютными народными любимцами. И поэтому их ненавидел Валентин Плучек — не как человек, а как худрук Театра сатиры, где работали практически все артисты «Кабачка...». Он считал, что «Кабачок...» — это не искусство, а профанация. А еще Плучека страшно бесили такие ситуации. Идет спектакль, в котором он по секундам выстроил темпоритм, просчитал все паузы. И тут на сцену выходит участник «Кабачка...» — предположим, Миша Державин. Тут же действие останавливается, магия улетучивается, потому что зал взрывается аплодисментами, кричит: «Пан Ведущий!» Плучек не завидовал славе своих актеров, ему хватало своей. Просто когда прерывали спектакль в совсем неподходящем месте, его это сильно злило...
Телеэкран и сейчас дает артистам невероятную популярность. Служил в «Сатириконе» не замеченный широкой публикой прекрасный актер . А потом случился «Глухарь», который принес Максиму сумасшедшую популярность. И вот сижу я в «Сатириконе» на «Ричарде III». Костя Райкин играет главную роль, публика встречает его аплодисментами. А Максима — шквалом аплодисментов! После спектакля поклонники дарят Аверину цветы охапками, а у Кости в руках — один букетик. Выражение лица Кости в тот момент я никогда не забуду. Прекрасный человек, гениальный артист, но все равно очень обидно, когда ты в главной роли, а цветами засыпают другого актера. И в этом же никто не виноват...
Поэтому актеры «Кабачка...» очень переживали, когда программу закрыли. Ведь до этого они были короли и королевы. Не существовало проблемы в нашей стране, которую они не могли решить. По их присказке — «путем лица». Вот говорю я Ромочке Ткачуку: «Как мне долететь до Сочи? Лето, и билетов в кассах нет вообще». Рома улыбается, подходит к кассе, заглядывает в окошко, и кассир тут же находит билет до Сочи. Я о такой народной любви не мог и мечтать. Но мне повезло в другом: я был членом сразу трех творческих союзов — кинематографистов, писателей и журналистов. А союзы каждую неделю выдавали своим членам заказы: «твердую» колбаску, чай индийский в желтой пачке со слоном, зеленый горошек, шпроты, какую-нибудь живность в виде синей тощей курицы. Так что нашей семье еды хватало.
— С кем из актеров «Кабачка...» вы дружили?
— Больше всего с Ромой Ткачуком, который играл пана Владека. Ромочка потом сыграл в двух фильмах по моим сценариям — «Побеге из дворца» и музыкальной комедии «Между небом и землей», музыку к которой написал гениальный Саша Зацепин — ему 96 лет, и он до сих пор сочиняет! Ткачук был чудесный человек, и жена Майя у него была чудесная. У них были очень трогательные отношения — просто шерочка с машерочкой. А еще Рома был «негромкий» человек, держался немного отдельно, в отличие от шумных и компанейских Спартака Мишули
Комментарии