Иван Добронравов: «У нас с братом был долгий конфликт»

Представитель известной актерской династии сыграл свою первую главную роль в тринадцать лет в «Возвращении» Андрея Звягинцева. Сегодня Иван Добронравов один из самых востребованных актеров своего поколения и дебютант в роли кинорежиссера. Недавно вышел его мини-сериал «Никто не знает про Маньпупунер», которые он снял с семьей

О подводных камнях професии, отчислении из театрального вуза, комплексах из-за известной фамилии и полном «симбиозе» с супругой — в эксклюзивном интервью журналу «Атмосфера».

- Ваня, что ты чувствуешь после выхода фильма, все-таки дебют в роли кинорежиссера?

- И облегчение, и тревогу, все вместе. Наверное, ощущение как у марафонца. Я, правда, не бегал, но у меня жена бежала сорок два километра. И когда я смотрел на нее после пересечения финишной черты, то видел, с одной стороны, облегчение, что все закончено, а с другой — грусть, что все закончилось. Есть пройденный путь и трепетное предвкушение того, как фильм воспримет зритель. Мы в него вложили много сил и души. Я был бы очень рад, если бы люди это почувствовали. Но я понимаю, что восприятие любого искусства — дело субъективное. Мало того, сегодня может не понравиться, а завтра зацепить, тронуть, восхитить. Я сам много раз брался за книгу или за фильм, и не заинтересовывало, бросал читать или смотреть. А спустя несколько лет, соприкоснувшись снова, думал: «Боже мой, какое замечательное кино, а я его вообще не разглядел». То же самое с книгой. И я уже получаю обратную связь, которая внушает мне осторожный оптимизм, что у нас получилась хорошая история, трогающая людей. При этом я немножко отсеиваю мнения людей, которые находятся рядом, несмотря на то что их суждения мне дороги и ценны. Просто потому что, мой внутренний критик все время твердит: «Ну, они же тебя любят, поэтому так и говорят». Но тем не менее мои контакты нашли и те, с кем я не знаком, и из творческой среды, и обычные зрители, которые благодарят за фильм.

- Сам не ищешь отзывы, критику, не смотришь рейтинги?

- Конечно, залезаю везде. (Смеется.) Это же мой первый опыт в новом качестве, и мне очень интересно, как люди реагируют. Мне интересно анализировать, правильно ли донесены какие-то мои мысли, посылы.

- А по поводу сыгранных ролей ты так же ждешь и анализируешь обратную связь?

- С актерской профессией уже проще, потому что я много лет этим занимаюсь, и вообще режиссерская позиция все-таки имеет под собой больше рычагов для управления создаваемой историей, а актерская задача — другая, и ее, мне кажется, сложно подстроить под мнение зрителей. Ты должен просто хорошо сыграть. Но наша профессия — зеркальная. Невозможно играть спектакль на пустой зал. Должен быть хотя бы один зритель. И именно по нему ты должен чувствовать, что работает, а что нет.

- Главный герой твоего фильма смертельно болен, но он с друзьями едет в путешествие мечты. Не будем говорить, чем все заканчивается, но вообще ты сам как зритель можешь считать светлой историю с трагическим концом?

- Не хочу говорить какие-то пафосные слова, но начиная с самого печального мультика «Варежка» можно проследить, что грустные и светлые истории — это наша российская идентичность. Мы все сотканы из того, что у нас и то, и другое рядом. К примеру, в картине «В бой идут одни „старики“ невероятно грустный финал, но при этом он светлый, потому что после фильма не возникает гнетущего ощущения, что все пропало. Нет, мы думаем, что все равно как-то сможем, как-то будем жить дальше. Но если для конкретной истории хорош чистый хеппи-энд, то почему бы его не сделать? А если логичен трагичный хеппи-энд, нужно так и заканчивать, а не играть со зрителем в поддавки. Каждая история живет по своим законам.

- А почему ты решил попробовать себя в режиссуре? Ведь у тебя все прекрасно в актерской профессии…

- С одной стороны, все произошло случайно, а с другой — мысль о режиссуре давно подспудно сидела у меня в голове. Так как я человек любознательный, на съемочных площадках всегда узнавал детали у осветителей, гримеров, костюмеров. А в детстве я очень часто бывал в театре с папой, и пока он репетировал, я тоже подобные вещи изучал, путешествуя по всем цехам. Кроме того, порой на съемках я думал о том, как бы снял это сам. А прямо перед пандемией у меня возникла пауза в работе, и чтобы не простаивать, мы с двумя моими коллегами и друзьями — Димой Ендальцевым и Федей Малышевым — решили пойти поучиться. Точнее, я пошел с ними за компанию. Мне всегда этого хотелось, но один я не отваживался. То есть ряд обстоятельств, как это часто бывает в жизни, привел к такому развитию событий. В результате я окончил Высшие режиссерские курсы.

- Что скажешь, сравнивая актерскую и режиссерскую профессии по сложности?

- У меня нет однозначного ответа. Но теперь я точно знаю, что снимать кино очень тяжело, режиссер — сложнейшая профессия. Я ощущал тяжесть каждый день, каждую минуту. Но так как я очень полюбил материал и у меня подобралась невероятно сплоченная съемочная группа (мы одной семьей прожили месяц в лесах под Пермью), все можно было преодолеть. У нас случилось такое единение, что я испытывал нечто, граничащее со счастьем. Пройдя этот путь, я понял, что, несмотря на то что в художественном плане капитан корабля, то есть режиссер, — это финальная инстанция, он должен понимать, что от всех людей на судне зависит, доплывут они или нет. А во время творческого процесса мне может казаться, что правильно сделать так, а другим, что лучше сделать иначе. И вот находить контакт, даже когда тебе приходится брать решение на себя, было, так скажем, испытанием. Бывает, что входишь в работу друзьями, а расходишься не друзьями. А тут нужно было войти семьей и выйти семьей, это же наша кинокомпания. Но мы это преодолели.

- А разве иначе возможно?

- По-разному бывает. Никогда не говори „никогда“. Поэтому тут было очень важно грамотно выстроить взаимоотношения, что у нас с успехом получилось.

- Аня — главный продюсер проекта. Вы были равноправным тандемом или где-то последнее слово оставалось за ней?

- У нас с Аней полнейший симбиоз, мы дополняем друг друга и сразу расставили флажки: „Вот это моя часть работы, а это твоя“. И я не лезу туда, где она — главная, а она не мешает мне там, где я рулю. Но при этом, если ей нужна моя помощь, она подойдет, спросит. То же самое я, если мне нужен ее совет.

- Но режиссеру всегда хочется больше возможностей, соответственно, затрат: средств или времени, а продюсер все равно за бюджет отвечает.

- Моя задача как режиссера — услышать бюджет и придумать все так, чтобы в него уложиться.

- Но такие сложности у вас были или какие-то другие?

- Сложности в кино в принципе есть всегда. Они возникают каждую секунду, каждую минуту, особенно в проекте, который целиком происходит в экстремальных условиях, с переходами горных рек, постоянными лесными съемками и тому подобным. Но самое прекрасное, что меня никто не ставил в положение — только так и для этого делай, что хочешь. Мы приходили, садились и решали проблему: „Давайте, значит, вот здесь поедем туда, а не туда“ или „Я переставлю эти сцены местами“. Мы вместе проходили этот путь.

- А как актер ты умеешь подчиняться режиссеру или просто слушать его, не предлагая свои идеи?

- Я умею, как мне кажется, слышать режиссера, но всегда стараюсь приносить домашние наработки. Могу сказать: „Вот мы вчера сняли эту сцену таким образом, а мне подумалось, что было бы логично ее сделать вот так. Что вы думаете на этот счет?“ И даже, если я слышу отказ, стараюсь уговорить дать мне хотя бы один дублик, сыграть так, как мне кажется правильным, а решение при монтаже все равно останется за режиссером. И радостно, когда режиссер идет на контакт, потому что некоторые считают, что мы, артисты, пытаемся выпячивать себя, занимаемся совершенно выдуманными вещами, которые к материалу не имеют никакого отношения. Но это не так. Хотя, безусловно, мы знаем только часть замысла, которая называется „моя роль“. И порой в итоге я смотрю материал и понимаю, насколько же режиссер был прав, потому что я не видел общей картины.

- Аня ездила с тобой на весь съемочный период? Ведь у вас была сложная экспедиция, хотя, наверное, не приходилось самому сплавляться по рекам, но даже по инфраструктуре.

- Да, Аня была весь месяц с нами. Мало того, мы ездили втроем с дочкой и все прекрасно выдержали. Хотя в какой-то момент это превратилось и для съемочной группы в такое же опасное, увлекательное и тяжелое испытание, как и для героев, о которых идет речь в фильме.

- Прочитав сценарий, ты загорелся им, понимая, что даже места съемок достаточно экстремальные?

- Ой, на этом пути было много моментов, когда мне очень хотелось свернуть и сказать: „Нет, я не буду это делать“, но опять же мы с Аней друг друга поддерживали, и если было крайне тяжело, она мне просто говорила: „Что бы ни произошло, у нас все получится“.

- Ну, с женой-марафонцем не пропадешь. Кстати, марафон был уже в вашу семейную бытность?

- Да, это было в прошлом году на московском марафоне.

- Аня вообще спортсменка?

- Нет, она прочитала книжку Мураками „О чем я говорю, когда говорю о беге“. Хотя, по-моему, бегать она начала еще до этого, но книжка укрепила ее в любви к бегу. И в какой-то момент, кажется, в свой день рождения, она просто взяла и сказала: „Так, хочу пробежать марафон“ — и зарегистрировалась на московский марафон. Она бежала пять часов или четыре с половиной.

- А ты в каких отношениях с бегом?

- Я, честно говоря, не люблю бегать, только если поиграть в футбол или баскетбол. А вообще все, что связано со словом „кардио“, — не моя тема. Аня мне периодически предлагает бегать, но мы друг друга слышим, и я ей сказал, что мне это не в кайф.

- Но у вас есть какие-то общие увлечения, интересы кроме кино?

- Наше увлечение — быть вместе. Вместе готовить, вместе путешествовать, вместе кино смотреть, вместе в парках ходить. Это не так часто случается, потому что у всех работа, но мы очень любим проводить время вдвоем. И с дочкой. Поэтому, несмотря на все сложности, нам было очень хорошо и на съемках.

- Ты вообще, как я посмотрю, везунчик на тяжеленькие съемки. Никогда ничего не останавливало?

- Съемочный процесс — вообще не самая комфортабельная обстановка в любом смысле, потому что ты каждый раз сталкиваешься с теми или иными проблемами. Зачастую люди, которые впервые попадают на съемочную площадку, бывают в шоке даже от одного ожидания. Безумно тяжело в течение восьми-девяти часов находиться в очень маленьком пространстве, где поставлено огромное количество световых приборов и абсолютно нет вентиляции, а такое тоже случается. Порой мозг просто отказывается работать, и ты вынужден делать перерывы хотя бы по пять-семь минут, чтобы просто подышать воздухом. Я недавно разговаривал со своими друзьями, которые к кино не имеют отношения. Приехал после смены, где половину времени в реке плавал, и рассказал им об этом. А когда они посмотрели фильм, увидели, что это длилось две минуты, и начали меня подозревать в том, что я лукавил, говоря, что полдня был в воде. Пришлось объяснять, что на экране то, что снимают полдня, и занимает две-три минуты. А вообще, когда в сценарии написано „плывет через реку“, сразу надо готовиться к тому, что будет тяжело, но фраза „идут по коридору“ не говорит о том, что этот коридор будет на минус третьем этаже недостроенного здания. Поэтому порой трудности тебя настигают в неожиданных местах. Но я так люблю свою работу и это все так увлекательно, что все невзгоды и проблемы касаемо каких-то физических нагрузок меркнут перед тем, что хранит в себе материал.

- Ты захотел стать актером еще до того, как старший брат Витя поступил в Щукинское театральное училище?

- Это просто было какое-то очевидное поступательное движение. С самого раннего детства я понимал, что после школы надо идти в институт, и, естественно, в театральный. С Витей это напрямую не связано. Хотя, возможно, если бы он выбрал другой путь, но это сослагательное наклонение, я бы не оказался в Щуке. Другое дело, что потом в институте навалился груз невероятной ответственности, и от того, что Витя учился там, и от того, что папа у меня в профессии, и от того, что я пришел уже достаточно известным, для кого-то даже состоявшимся артистом. Это мне страшно мешало, и, честно говоря, в первый год я не выдержал, меня же отчислили.

- Как именно мешало? И по какой конкретно причине отчислили?

- Причин была масса. Я и лоботрясничал, потому что все-таки возраст такой был, поступил сразу после школы и, естественно, не выполнял того, что нужно было на мастерстве. Я не мог просто выйти и сыграть какой-нибудь этюд, потому что у меня была установка, что это должен быть этюд, который потом будет вписан в историю института золотыми буквами. (Смеется.) Поэтому когда ко мне подходили сокурсники и говорили: „Давай вот это сделаем или это“ — я отвечал: „Да нет, наверное, этот этюд не очень, я сейчас посижу, подумаю и что-нибудь придумаю“. Но так, естественно, ничего и не придумывал. И уже после отчисления и перепоступления ко мне пришло понимание, что все-таки учеба — это путь проб и ошибок и глупо от себя ждать сразу всего на пять с плюсом. А вначале, на первом курсе, я сам себя будто убеждал в том, что меня взяли не потому, что я хорошо показался и я хороший артист, а потому, что брат и папа у меня вот такие. И это рождало во мне кучу комплексов.

- Не думал сменить вуз, раз тут отчислили?

- Нет, я как раз хотел учиться именно там, к тому же в какой-то момент появилось желание реабилитироваться и восстановить статус-кво, доказав что-то самому себе и всем остальным. Кстати, Витя, поступая, чуть-чуть не добрал баллов до бесплатного обучения, но впоследствии перешел на бесплатное отделение, а я поступил на бесплатный курс, а второй раз оказался на платном.

- У вас сейчас с Витей дружба и близость, но помню, что во времена твоей юности у вас были серьезные разногласия и ссоры?

- У нас действительно был долгий конфликтный период во время моего пубертата, и даже в момент поступления в институт наши отношения непросто складывались. Мне казалось, что Витя меня не понимает, я удивлялся, что мы так по-разному смотрим на мир, ведь мы же братья. А потом я чуть повзрослел и пришел к интересному умозаключению, что мы с ним братья, но мы разные, и это как раз прекрасно. А раньше я боролся с этой разностью, постоянно доказывал ему свою правоту: „Нет, это только так, и никак иначе“. А он мне возражал: „Нет, это не так, ты просто не понимаешь, поверь мне, я чуть старше, я знаю, что говорю“. И у нас были прямо баталии. Но мы сыновья одних родителей, которые нас учили, что в основе всего стоит любовь. И сейчас самое важное в наших отношениях то, что мы очень хотим общаться. Недавно я заехал к нему, даже не помню зачем. Полагал, что на пять минут, а в итоге уехал в полшестого утра. Мы зацепились языками и проговорили всю ночь, не замечая времени.

- А вы же с Витей учились в школе-интернате. Ты спокойно это решение родителей воспринял и шел туда поначалу без слез?

- Это, наверное, было, но у меня слезы лились и каждый раз, когда я на три месяца к бабушке летом уезжал. Ну и что? Так было первые дня два-три, а потом я шел гулять и забывал обо всем, был счастлив там. По-моему, нормально для любого ребенка, привязанного к любящим родителям, испытывать дискомфорт, когда ты на время расстаешься с ними. Даже на съемках в „Возвращении“ (в первом проекте, где я находился один, на предыдущем, „Тайге“, весь съемочный период со мной была бабушка) у меня поначалу возникали какие-то слезы. Хотя я там был окружен любовью и заботой, плюс ко всему моего отца играл Костя Лавроненко, которого я знал просто с пеленок. Они с папой в „Сатириконе“ играли. Первые отрывы от семьи всегда грустные, болезненные. Я вот сейчас иногда дочку на дачу отвожу, и она в первый момент всегда говорит: „Не уезжай, я не хочу“, но это не значит, что она не хочет. Это просто естественная реакция. И нельзя же ребенка постоянно держать при себе. Это даже непедагогично, потому что может привести к тому, что уже взрослым он без тебя шагу ступить не сможет. И вообще, это только так звучит „интернат“, а у нас была блестящая школа с прекрасными учителями. Мама какое-то время там работала, и у нее были приятельские отношения с педагогическим составом. У нас не было такого, как сейчас у меня с дочкой, когда я перед тем, как отдать ее в первый класс, изучил кучу школ. Тогда же подвернулся такой вариант, он был очень удобным, почему бы не воспользоваться им, решили родители. Я в понедельник шел туда, а в субботу возвращался домой. И я с теплом вспоминаю эти дни.

- Вы с Аней уже пятнадцать лет вместе. Вы похожи во многом или просто так понимаете друг друга?

- Мы стопроцентно сходимся в чувстве юмора. А я считаю очень важным, чтобы любящим людям нравились шутки друг друга. И нам интересно друг с другом, и всегда есть что обсудить и даже о чем помолчать. Но на некоторые вещи у нас разные взгляды. И мы не пытаемся друг друга переубедить. Самое главное, чтобы двум людям хотелось быть вместе.

- Вы расписались через семь лет совместной жизни. Почему вдруг надумали, если и так все было хорошо?

- Ане захотелось свадьбу, я ее поддержал в этом смысле, хотя поначалу был очень скептично настроен. Я вообще бурные мероприятия, особенно когда они посвящены отчасти мне и приходится быть в центре внимания, не очень люблю. До сих пор даже дни рождения справляю тяжело. Зажимаюсь, когда приходится выслушивать тосты в свою сторону. Мне всегда хочется сразу перевести стрелки и сказать: „Давайте просто посидим, поболтаем, мы здесь собрались для того, чтобы хорошо провести время вместе“. Но я, честно говоря, благодарен Ане, что мы это сделали, потому что это был прекрасный вечер. Это стало действительно отличным поводом собрать в одном пространстве совершенно разных людей, в том числе большое количество родственников из Таганрога. Это очень хорошая страничка в нашей совместной жизни.

- Ничего не изменилось после этого?

- Нет, и в этом прекрасность наших отношений, что за свадьбой не последовало никаких изменений. Просто был классный вечер, и мы пошли дальше.

- Вы вообще не ссоритесь? Ну, пусть не бурно, но так чтобы полдня–день молчать…

- Бывает. Это называется „взять паузу“, что не всегда плохо. Нужно помолчать чуть-чуть, чтобы не сказать того, за что будешь себя ругать.

- У вас в семье есть главный, может быть, тоже поделены сферы ответственности, как в работе? И нет в сознании установки, что мужчина должен зарабатывать больше?

- Нет, мы команда. И у нас никогда не было никаких разногласий по этому поводу. Конечно, я буду делать все, чтобы самому зарабатывать, но как я могу быть против, если у Ани что-то идет лучше, чем у меня.

- С рождением дочки не приходилось идти на какие-то компромиссы, соглашаясь на роли в кино?

- Пока бог миловал, я не оказывался в таком уж серьезном положении. Да и родители периодически помогают. Если на кону будет стоять благополучие семьи или мои амбиции, не думаю, что амбиции перевесят. Просто есть ряд вещей, на которые меня даже семья не заставит идти. Знаю, что, наоборот, они скажут: „Давай мы лучше 'ремешок затянем“, и все будет хорошо». Но я не буду лукавить: зарабатывать много — хорошо.

При всем этом я не такой уж любитель излишеств. Хотя наверняка если кто-то посмотрит на мою жизнь, то скажет: «А это что, не излишества?» Но я не вправе кого-либо учить, как жить, как зарабатывать и на что соглашаться. Я прошел период, когда признавал только свою правду и больше ничью. Но это были годы, связанные со становлением личности. А сейчас я понимаю и принимаю все многообразие жизни.

Как проходила съемка Ивана Добронравова для ноябрьского номера журнала «Атмосфера», смотрите здесь.