Татьяна Фельгенгауэр и Марианна Максимовская
Два месяца назад на журналистку Татьяну Фельгенгауэр было совершенно жестокое покушение в редакции радиостанции "Эхо Москвы". Она получила серьезные травмы шеи, была сделана сложная операция, до сих пор Татьяна находится под наблюдением врачей. Две недели назад Фельгенгауэр вернулась в эфир. По просьбе SPLETNIK.RU журналист Марианна Максимовская поговорила с Таней о жизни до и после нападения, шрамах в Instagram, отношении к профессии и речи Мэрил Стрип.
Таня, я тоже была поражена нападением на тебя и написала пост в Facebook, где назвала тебя героем. Имея в виду, как ты боролась за жизнь, отбивалась голыми руками и вообще проявила удивительное мужество. И тут ко мне в комментарии, как сейчас водится, пришли диванные критики со словами, что ты жертва, но не герой. То есть эти люди могли тебя пожалеть, но не могли признать твою стойкость в этой смертельно опасной ситуации
Я совершенно точно считаю себя героем, и это чувство внутреннего торжества мне очень помогает в целом справиться со всей ситуацией, и я думаю, что не каждый человек, которому режут горло в двух местах, у которого будет порез на лице, у которого будет разрезан палец, сможет спокойно себя вести, не паниковать, не падать в обморок, не истерить, зажимать раны и спокойно ждать скорую помощь. Это непросто, особенно когда все вокруг паникуют. Это страшно. Это больно. Это мучительно неизвестно, дождешься ты скорую или нет. Это тяжело, когда ты понимаешь, как ты теряешь силы. Ты истекаешь кровью и чувствуешь, что у тебя руки слабеют, и ты уже не можешь зажимать свои раны с двух сторон. Но надо оставаться спокойной, нужно сказать, какой у тебя код блокировки на телефоне, где ключи от квартиры, кому позвонить, кто адвокат, где мама. Вот это все надо как-то "пробулькать", сохраняя спокойствие.
Ты еще как-то говорила?
Да, но у меня была пробита гортань, поэтому я захлебывалась. Не знаю, но мне кажется, что это героический поступок. Это не так, что тебя слегка напугали, чуть-чуть поцарапали, и поэтому ты жертва. Нет.
Татьяна Фельгенгауэр и Марианна
Максимовская
Когда выяснилось, что нападавший вроде как псих, власти, как мне показалось, прямо выдохнули. Что не получается совсем прямой схемы: вот есть оппозиционный журналист, и его пытаются убить прямо в редакции "Эха Москвы" за политические убеждения и за его работу. Ты как определяешь причину нападения? Пыталась для себя это сформулировать?
Я хочу сразу поправить, что пока непонятно, псих это или не псих…
Я говорю про реакцию властей, когда появились первые подробности, и СМИ стали передавать его слова…
Власти проще сказать, что это какой-то псих, но мы не знаем, псих он или нет. Надо дождаться окончания расследования и экспертиз. По поводу причин, я первое время вообще не хотела об этом думать, потому как мне надо было как-то выздоравливать и тратить свои силы исключительно на физическое состояние. А сейчас, когда мне уже гораздо лучше, я, конечно, периодически начинаю задумываться… Я думаю, что здесь история такая: это нападение, безусловно, связано с моей работой. Просто если бы я была, не знаю… учительницей, кассиршей или бухгалтером, то этот человек вряд ли пришел меня убивать. Он пришел меня убивать, потому что я это я, потому что я — журналист, потому что я — Таня Фельгенгауэр, потому что он меня слушает, знает… Не знаю почему…
Дай я тебя тут перебью. А ты, кстати, считаешь себя именно оппозиционным журналистом?
Нет, я не считаю себя оппозиционным журналистом, я считаю себя журналистом. Я стремлюсь к объективности, как меня учили всегда. Журналист не может быть оппозиционным или не оппозиционным. Он может быть пропагандистом, тогда он не журналист. Либо он журналист, но тогда давайте без эпитетов. Я как-то росла в строгости, что называется, и очень трепетно отношусь к профессии. Для меня это очень важно, и я не оппозиционный журналист. Возвращаясь к причинам… Любая известность — это своего рода подстрекательство. Это своего рода провокация. Это могло произойти в любой стране, с любым другим известным человеком, и мне это кажется понятным. И я никаких других себе объяснений не ищу. Если вдруг что-то неожиданное мне скажет следователь, я об этом подумаю.
Но, смотри, человек же пришел убивать журналиста радиостанции, которую часто называют как раз оппозиционной. Было бы дело только в публичности, ему могло взбрести в голову убить какую-нибудь звезду шоу-бизнеса. Я за годы работы на телевидении видела много неадекватных людей. Кто-то звонил, кто-то ждал у редакции, кто-то за мной даже следил. Мой вывод: чтобы такой тип неадеквата, каким хочет показаться напавший на тебя человек, взялся за нож, тут нужен не просто щелчок в его голове. А атмосфера вокруг, которая сейчас более чем располагает для возбуждения людей. Ты не видишь связи между уровнем агрессии в обществе и нападением?
Не задумывалась об этом, не знаю, как ответить.
Татьяна Фельгенгауэр
Ты сейчас ходишь с охраной. Наверное, я не выдам большую тайну, если скажу об этом в интервью. Это зачем? Боязнь возможного нового нападения или попытка себя психологически поддержать после всего пережитого?
Охрана у меня появилась, еще когда я была в больнице, и следователь попросил ее пока оставить. Я не могу рассказывать, почему и надолго ли, но мне первое время это было очень нужно чисто психологически.
Ты ощущала раньше агрессию?
Пугали? Нет. Скорее, удивляли. Нам многое и в эфир приходит: оскорбления, агрессивные сообщения и даже угрозы. Но я никогда не относилась к ним серьезно. Я согласна с тем, что уровень агрессии заметно вырос, и меня это очень расстраивает. Но к комментариям на сайте я никогда не относилась серьезно, да и сейчас не отношусь, потому что и сейчас пишут.
Уже после всего, что произошло, пишут?
Огромное количество людей пишут: "жаль, что тебя не убили", "вот ты сволочь недорезанная", "еще найдется кто-нибудь, кто доделает работу до конца". Это интернет, детка! Я спокойно к этому отношусь. Ну такие люди. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из них сможет сказать мне это в лицо.
Это интернет. Главное, чтобы по телевизору от ведущего больше не звучало "я убивал, дальше что" (цитата телеведущего Артема Шейнина в ток-шоу "Время покажет" на Первом канале. — Прим. ред.)
Ты можешь что-то с этим сделать? Я нет. Мы не можем изменить телевидение, которое у нас сейчас есть. Мы не можем изменить окружающую нас реальность. Варианта два — либо уезжать, либо оставаться и не заламывать в истерике руки: "какой ужас нас окружает". Либо мы здесь живем и принимаем все риски, всю агрессию и сосредотачиваемся на людях, которые рядом, которые не подведут, которых любишь. Либо уезжаем. Я не чувствую в себе силы закончить свои отношения с РФ. Здесь люди, которых я люблю, здесь дело, которым я болею, здесь много обязательств, которые для меня важны. Но я печалюсь от того, какими становятся многие люди.
А общественная реакция на покушение тебя удивила?
Меня удивило, что очень многие беспокоились, очень многие сказали и написали очень хорошие слова, пытались что-то сделать, чем-то помочь. Это очень меня поддержало и помогло. Я верю в искренность людей. Я почти не читала никакие тексты про себя и про это покушение, но прочитала два, и оба меня очень тронули. Один текст написал Олег Кашин, другой — Максим Кононенко. Это про диапазон тех, кто поддержал.
Ты пыталась выяснять, что это за человек, который на тебя напал? Какая у него биография, круг общения?
Нет-нет. Я не хочу, мне это совершенно неинтересно. Я хочу, чтобы этот человек остался в прошлом, и я не хочу ничего о нем знать.
За ходом следствия следишь?
Нет, за ходом следствия я не слежу, насколько я могу этого не делать, потому что есть ряд документов, которые мне нужно подписывать. Специально я не интересуюсь. Я и на суд пойду только один раз.
Как раз хотела тебя спросить: на суд пойдешь или будешь как Сечин?
Это надо быть Сечиным =) Я уважаю российское правосудие, поэтому на суд я приду и дам показания, хотя мне это не очень приятно.
Ты обещала завести Instagram имени твоей шеи. Не завела, хотя я не исключаю, что многие этого ждали. Но ты активно публикуешь фото порезов и вообще не боишься делиться в паблике своими эмоциями. Почему ты выбрала такую открытость? Это такая психотерапия или твоя общественная позиция?
С одной стороны, это психотерапия, безусловно. С другой стороны, это способ показать, что это было серьезное покушение, а не легкая царапина. Многие так сначала сказали, мол, это фигня, что вы тут устроили из-за легкой царапины. Эти разговоры прекратились после того, как я повесила фотографию в костюме степлера. У меня были скобки в шее. Я часто шучу по поводу моей шеи. У меня это не натужно, что типа мне сегодня нужно три раза пошутить про шею, и мне станет легче. Это так не работает, просто оно как-то само из меня выскакивает. Видимо, это такой способ пережить ситуацию. Мне самой очень нравится, когда мои друзья что-то такое шутят. При этом, самый ненавистный мне подарок — это платок или шарф. Я не собираюсь закрывать свою шею. Ну да, у меня один довольно страшненький шрам, а один очень аккуратненький шрамик. Ничего страшного. Вчера я в первый раз вышла в эфир, в том числе у нас там транслируется видео. Среди толпы восторженных комментаторов, конечно, были и люди, которые меня не любят. И вот один из таких людей написал: "У вас из шеи торчит кусок шеи, это так всегда будет?". Он, очевидно, хотел меня как-то задеть, но мне кажется это ужасно смешным. Я чуть во время эфира не рассмеялась.
Да уж, изысканная формулировка. Кстати, ты будешь шлифовать и убирать потом шрамы?
Не знаю пока, эстетическая сторона дела меня волнует в меньшей степени. Мне нужно, чтобы у меня там вена зажила, чтобы не было проблем с голосом. А так что, люди со шрамами, что ли, не живут?
Оставим в покое твою шею. Что тебя привело в журналистику?
Лихие девяностые. Мой отчим Павел Фельгенгауэр в девяностые годы был настоящей звездой журналистики.
Добавлю, что он — военный эксперт с большой буквы, я тоже мучила его постоянно съемками для своих сюжетов.
Вот вы все дружно и привели меня в журналистику, потому что я в этом выросла, я видела эти журналистские тусовки, газета "Сегодня", "Независимая газета". Когда у тебя дома работает канал НТВ, ты знаешь всех ведущих, все передачи…
Сейчас ты скажешь, что выросла на наших
программах =)
Да-да.
Когда мне говорят такое на улицах, я начинаю покрываться сединой мгновенно.
Скажу честно, Марьяна, мне уже тоже так говорят.
Вот и почувствуй, каково это!
Я просто всегда знала, что хочу быть журналистом. Поэтому я в школе уже на "Эхо Москвы" попала. Хотя изначально хотела на "МУЗ-ТВ".
Довольно широкий диапазон — от "МУЗ-ТВ" до "Эха Москвы".
Меня завораживало зосимовское MTV с Василием Стрельниковым, это было классно и искренне. Playboy под руководством Артемия Троицкого с потрясающими текстами и политическая тусовка — вот это все меня сформировало.
Давай сейчас прервем разговор о профессии. Хочу спросить про удививший меня факт твоей биографии. Я прочитала, что ты была замужем за лидером фанатского объединения "Фратрия". Это очень активное и довольно агрессивное объединение болельщиков. Твой образ девочки из интеллигентной семьи ну никак не вязался у меня со стереотипным образом жены лидера футбольных фанатов.
"Фратрия" не самое агрессивное объединение, это очень организованная группа болельщиков московского "Спартака". Они, скорее, хорошие парни.
Как все случилось: я болею за московский "Спартак", и у меня в институте, в МПГУ им. Ленина, была компания, где были ребята-болельщики. Как-то меня заинтересовала вся эта движуха, и вот познакомилась с Женей. Он чудесный, замечательный, заботливый, веселый человек. В итоге у нас все не очень получилось, мы в течение года развелись, но это отдельная история.
У меня личных споров по поводу политики и гражданской позиции никогда не было, мне повезло. Даже сейчас с нынешним бойфрендом я иногда в чем-то не схожусь, я могу ему аргументировать, в чем он не прав, но уважаю его право со мной не согласиться.
Бойфренд не журналист?
Слава Богу — нет, я завязала.
Почему ты сама все еще в журналистике? Я сейчас максимально мягко попытаюсь сформулировать: журналистика сейчас находится в кризисе, столько людей ушли из профессии. Как бы ты описала сейчас свою миссию?
Я очень хочу, чтобы люди задумывались. Чтобы не было простых решений, чтобы они задавали вопросы, сомневались, спорили аргументированно, а не так, как сейчас это происходит. Мне кажется, это самое важное. А еще научить людей работать с информацией. Понимать, что такое фейк, что такое источник, как проверять.
И как ты чувствуешь, слышит тебя твоя аудитория?
Скорее, да.
В 14-м году я называла в эфире воюющих на Донбассе людей "вооруженными сепаратистами", поскольку они с оружием в руках добивались отделения территории. Тогда комментаторы, с одной стороны, возмущались как я смею называть этих прекрасных "повстанцев" сепаратистами, а с другой — почему я называю "террористов" всего лишь сепаратистами. Аудитория поляризовалась и хотела слышать только то, что согласовывалось с их картиной мира. Заниматься так называемой объективистской журналистикой в такие времена очень тяжело.
Эта полярность и сейчас есть. Вот говоришь про Навального. С одной стороны, к тебе прибегают: "Зачем вы рушите основы государства и рассказываете про этого госдеповского прихвостня?" А с другой стороны, прибегают сторонники Навального: "Да как вы смеете критиковать Навального, вы работаете на Кремль". Мы обычно смотрим на все эти комментарии так: значит нормально работаем, значит — взвешенная позиция.
А как ты ладишь с главредом "Эха" Венедиктовым? Ведь он, я сейчас тоже деликатно выражусь, достаточно авторитарен.
Хм, надеюсь, он не прочитает это интервью, и никто не кинет ему ссылку. С ним очень просто. Во-первых, его можно поймать в хорошем настроении, тут важно чувствовать. Второе: ему можно объяснить (но здесь опять же — смотри пункт первый), если он в хорошем настроении. В плохом объяснить ничего нельзя. Для этого есть пункт третий: соглашайся. Вот просто сразу говори "да". Сделай потом так, как ты считаешь нужным. А потом смотри пункт первый и дождись хорошего настроения. И или кайся, или говори: "Боже, вы все гениально придумали!". Вот такая схема. Как-то 16 лет уживаемся.
Татьяна Фельгенгауэр и "картонный" Алексей
Венедиктов
Скажи, что ты почувствовала, когда о тебе на журналисткой премии сказала Мэрил Стрип?
Это, конечно, вау! Она меня, конечно, покорила. Мне Зыгарь (журналист и писатель. — Прим. ред.) написал. Он сидел там, в зале, и прислал мне сообщение об этом. Я не поверила. И не верила до тех пор, пока не увидела это все своими глазами.
А как она по-актерски правильно произнесла твою фамилию!
Не хуже Дмитрия Пескова.
Не хочу никого обидеть, но, кажется, даже лучше.
Наверное =)
Есть такой известный феномен: чем человек известнее, тем к нему больше прислушиваются. Например, в конце девяностых мы, еще очень молодые журналисты НТВ, чувствовали себя крутыми профессионалами, ездили по горячим точкам, делали классные программы. Но только после того, как начальство буквально заставило нас в 98 году поехать на "Форт Боярд" и игры нашей команды показали по телевизору, мы, что называется, проснулись знаменитыми. На улице брали автографы. И эта повысившаяся известность очень помогла нам в итоге в профессии — стало проще договариваться об интервью, проще добиваться эксклюзивов, выходить из каких-то сложных ситуаций в командировках. Твоя история — другая, драматическая. Ты выжила в нападении с возможным смертельным исходом и стала знаменитой в самом широком смысле слова. Ты чувствуешь, что вес твоего слова в профессии поменялся? Ты же только что как раз вернулась в эфир.
Тут во мне просыпается маленькая обиженная Танечка и говорит: "Я и до этого была известным журналистом!" Но, конечно, не сравнить с тем, что сейчас. Очевидно, что про меня узнало гораздо больше людей, в том числе и тех, кто принимает решение. Мое имя им теперь о чем-то говорит. Сюда же добавляем пресс-конференцию Путина, на которой мне тоже дали слово. Дали потому, что я пережила это покушение и пришла. По поводу веса своего слова я не могу пока сказать ничего. Но я думаю, что это скорее так. Могу сказать точно, что люди, которые раньше лишь издалека кивали, теперь хотят подойти, поздороваться и сказать: "Здорово, что ты жива". А про силу слова — не знаю. Я в себе сомневаюсь как любой нормальный человек. Самонадеянно выступать с табуретки, говорить, как людям жить, — не стану.
Говорят: все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Можешь сейчас так про себя сказать?
Я надеюсь, что именно так и будет. Пока в каких-то моментах я страшно уязвима. И это нормально, потому что постравматика — страшная штука. Мне кажется, что я справляюсь, и я бесконечно благодарна людям, которые рядом или на расстоянии каждый раз мне напоминают, что это героический поступок. Что надо идти вперед, что жизнь есть, она впереди и все будет хорошо.
Комментарии