Люсьена Овчинникова в фильме
«На завтрашней улице». 1965 г.
«Люся сказала: «Пойду ловить леща, ждите». Имелось в виду, что сейчас она найдет какого-нибудь «спонсора» для нашего застолья. Чтобы мгновенно расположить к себе человека, Овчинниковой стоило только улыбнуться, продемонстрировав свои белые зубки и ямочки на щечках», — рассказывают друзья и коллеги Люсьены Овчинниковой.
: «Моей самой первой встречей с кино стали пробы к фильму «Звонят, откройте дверь», где мать моей героини играла . Возможно, эти пробы для меня прошли удачно потому, что моей партнершей оказалась именно Люсьена Ивановна
Помню, был поздний вечер, декорацию квартиры построили в огромном черном павильоне, его потолок и стены растворялись где-то в темноте. Конечно, мне было страшновато — для ребенка это достаточно экстремальные условия. Стояла я за дверью этой игрушечной квартиры и думала: «Вот скоро встречусь со своей экранной мамой, а сейчас эта актриса, наверное, тоже готовится к встрече со мной, очень волнуется, не знает, как я отреагирую на нее, смогу ли я ее искренне обнять перед камерой». От этих мыслей и жалости к экранной маме я вошла в нужное состояние и, когда объявили команду «Мотор!», бросилась с криком «Мама!» к Люсьене Ивановне, вцепилась в нее, она — в меня, и мы обе разрыдались. Эта съемка эпизода в итоге и вошла в картину.
Когда я выросла, Люсьена поделилась со мной воспоминаниями: «Ты просто за одну секунду стала моим ребенком, я так полюбила тебя, мне с тобой было так хорошо и тепло, что я по-настоящему чувствовала себя виноватой, что оставила тебя одну, уехав в командировку. Хотя это и было по роли. Проявились все мои нерастраченные материнские чувства: мне хотелось тебя обнять, приласкать, отдать тебе все это». Люсьена Ивановна была бездетной, может быть, поэтому она всегда с такими любовью и трепетом играла матерей. Ведь после роли в «Звонят, откройте дверь», ставшей для Люсьены Ивановны переходной от девушек к женщинам, она потом много раз играла мам. Очень трепетно относилась и к другим своим экранным детям, например, к Николаю Бурляеву, сыну по фильму «Мама вышла замуж», или к Юре Шлыкову, сыгравшему с ней в «Колыбельной для мужчин». Юрий рассказывал, что еще до начала съемок Люсьена Ивановна повела его в магазин, сама выбрала и купила рубашку, в которой он потом снимался. Ей это было необходимо, так проявлялись ее нерастраченные материнские чувства.
Она, наверное, могла стать прекрасной матерью, но жизнь распорядилась иначе. Ее первый гражданский муж Владимир Храмов хотел от нее детей, но тогда Люсьена занималась своей карьерой в кино. Отношения Храмова и Овчинниковой завязались еще в ГИТИСе, это был красивый студенческий роман, он учился на выпускном курсе, а Люсьена — на первом. Она смотрела на него с обожанием и уважением: Храмов был неординарным человеком — интеллектуалом с очень тонкой душевной организацией, закрытым, немножко инфернальным. А Люсьена, наоборот, жизнелюбивая, из плоти и крови, настоящая, подлинная, земная женщина, что всегда чувствовалось в ее ролях. Но говорят, противоположности притягиваются, так и вышло у Храмова и Овчинниковой. Не знаю, по каким уж причинам, но этот брак так и не оформился на бумаге, а отношения продлились лишь несколько лет.
Я сама познакомилась с Владимиром Храмовым много позже, на съемках его последнего фильма «Женщины, которым повезло», он пригласил меня сниматься в одной из главных ролей. А на одну из эпизодических ролей Храмов позвал свою первую любовь — Люсьену Овчинникову, хотя они расстались больше тридцати лет назад и до этого Люсьена у него никогда не снималась. Думаю, где-то в своем сердце он держал ее всю жизнь. И, предчувствуя свой скорый уход, захотел попрощаться. На этом фильме Владимир уже серьезно болел и даже обратился ко мне за помощью как к жене народного целителя (вторым мужем Прокловой был врач Александр Дерябин. — Прим. ред.). Но сделать уже ничего было нельзя. У Храмова была новая семья, маленький ребенок, и для всех его болезнь стала огромной трагедией.
«Люсьена была очень жизнелюбивая.
Из плоти и крови, настоящая, подлинная, земная женщина, что
всегда чувствовалось в ее ролях» С Инной Макаровой, Светланой
Дружининой и Ниной Меньшиковой в фильме «Девчата». 1961
г.
Роль у Люсьены оказалась символичной. Она сыграла в фильме пожилую учительницу, которая приходит устраиваться в новую школу, чтобы меньше времени проводить дома, потому что она не нужна сыну и его жене. Так и Люсьена Ивановна тоже оживала лишь на работе, в то время как ее повседневная жизнь походила скорее на плохой сон. На ее лице словно была некая печать безысходности и обреченности, она прогнулась под тяжестью судьбы и не боролась с ней, смирилась».
Наталья Катаева (художник по костюмам, сестра Нонны Мордюковой): «На фильме «Женщины, которым повезло» я работала художником по костюмам. Владимир Александрович мне сказал: «Наташа, я на роль учительницы беру бывшую жену, мы с ней остались друзьями». Когда на примерку пришла Люсьена, я почувствовала, что от нее пахнет алкоголем… Я предложила: «Люсенька, будешь крепкий чай?» — «Да, Наташенька, спасибо. Я буду стараться, я буду держаться, я для Володи (то есть для Храмова) все готова сделать. Он такой чудесный человек». Я говорю: «Я знаю. Он очень, Люся, порядочный». — «Я — дура, конечно, что вот так поступила. Ты понимаешь, дура», — ругала себя Люся. А за что — я не спросила, знаю только, что был в их жизни какой-то острый момент…
Искренняя, открытая, несчастная Люся Овчинникова… Мы познакомились с ней еще на съемках фильма «Отчий дом» в конце 50-х годов. Моя старшая сестра снималась там и взяла меня с собой в киноэкспедицию. Все были молодые, подружились, вместе гуляли: я, Люся Овчинникова, Люся Марченко… Единственное, чем я от них тогда отличалась, — у меня еще не было кавалера, и я не выпивала. Сестра меня держала в ежовых рукавицах. После съемок, чтобы расслабиться, снять стресс, артисты часто устраивали посиделки с алкоголем. Сестра могла принять рюмочку, но не более… Нонна и Овчинникову, и Марченко предупреждала: «Девочки, вы поосторожней с алкоголем, а то знаете, как затянет». — «Нет, Нонна Викторовна, не затянет». — «Все так говорят! Нехорошо, нехорошо. Надо пользоваться моментом, здесь такой воздух, такая деревня!» Съемки-то проходили в деревне Кленково под Клином. Люсьена и сама любовалась: «Какая красота, поля, речка! Вот где надо жить, а не в этой шумной, бурной Москве». И Петр Мартынович Алейников, который тоже в «Отчем доме» снимался, к природе не был равнодушен. Помню, брал меня за руку и говорил: «Пойдем, дочка, я тебе покажу, как птицы гнезда вьют и как они живут.
Посмотри, что значит мать: эти рты открывают, а она им только и знает, несет червей. Смотри, сколько раз». Замечательный человек, он был кумиром многих, но тоже спился. Не скажу, что Петр Мартынович в стельку ходил, но заметно пьяненький, и все его сторонились, а мне его было жалко, он это чувствовал. А Нонка сердилась: «Они выпьют, и чем занимаются? Я понимаю, когда разговор интересный начинается за рюмочкой, когда необычный человек перед тобой. Но эти-то! Им ведь только лишь бы ха-ха-ха — и пусто. Лучше бы над ролью работали, придумывали краски…» Нонна им целую нотацию читала, но бесполезно».
Юрий Ершов (режиссер и актер): «В Театре имени Маяковского, где я и познакомился с Люсей, наш остроумный коллега дал ей прозвище Злюсьена Ворчинникова. Вообще-то Люся была очень добрым человеком, недаром она даже в театре не нажила ни врагов, ни явных завистниц, ни конкуренток. Но язычок у Люськи был колкий и ироничный, и угодить под прицельный огонь ее остроумия считалось небезопасным. Например, про одного артиста, который увлекся написанием банальных пьес, Люся выразилась так: «У него в голове два пука сухой соломы, один трется об другой, вызывая зуд и раздражение, и руке все время хочется делать вот так» — и показала движение пишущей руки. Точнее не скажешь!
Или был у нас один такой артист, который всегда после своих спектаклей говорил: «Все так хорошо прошло сегодня, так органично». Совсем не был способен замечать свои промахи. И мы с Люськой шутки ради стали ему подражать. Так родилась наша с ней игра «перевертыш». Если на репетициях мы были не заняты на сцене, садились в последний ряд и обсуждали игру коллег. Допустим, кто-то из артистов зажат на сцене, а мы говорим: «Господи, какая удивительная актерская свобода, какая органика». А если у актера что-то не ладится: «Какая удивительная фантазия, какой искрометный юмор». Главным в игре было не потерять серьез — не расколоться. Потому что те, кто становились свидетелями наших «худсоветов», смотрели на нас с нескрываемым изумлением и, наверное, думали: что за прекраснодушные идиоты?
«Дружеские похождения
в ресторан Люся называла словом «карамболить». В те времена
она уже много снималась, неплохо зарабатывала, и в основном
инициатором и спонсором наших походов была она» С Валерием
Хлевинским и Ниной Руслановой в фильме «Валентин и Валентина».
1985 г.
Под ее обаяние попадали все: и театральные старики, и молодежь. Но главное, что ее принимали за свою и в «клубке змей» — был в нашем театре такой своеобразный женский клуб. В «клубок змей», как они сами себя называли, входили молодые актрисы, занимавшие ведущие позиции в театре. Они заседали в одной из грим-уборных и на время посиделок выбрасывали наружу за дверь портьеру, она служила своеобразным флагом — сигналом «никому не входить». Так как я был протеже Люсьены, меня иногда допускали на заседания «клубка змей». Коллеги-актрисы ценили меня за чувство юмора и за то, что я ничего из разговоров не выносил за пределы гримерки: «Проверено, он не стучит». Конечно, ничего особенного за дверью грим-уборной не происходило: обсуждение театральных сплетен, женских интрижек, романов, но иметь отношение к этой «ложе» в театре было почетно. Как однажды пропела тоненьким голосочком Люсина подруга Надя Румянцева, когда мы у нее в гостях стали по привычке обсуждать партнеров: «Сидят и кушают друзья товарищей своих» (на мотив песни «В лесу прифронтовом», по аналогии со строчкой «Сидят и слушают бойцы — товарищи мои»).
Такое бывает очень редко, но искра дружеского притяжения пробежала между нами с Люсей с первой секунды, как мы пересеклись взглядами. Театр Маяковского должен был уезжать на гастроли в Киев и Одессу, срочно требовалось заменить одного актера, и меня приняли в труппу на его роли. На тех первых в моей жизни гастролях я и познакомился с Люсьеной.
Меня поселили в одном номере с Александром Васильевичем Холодковым — гражданским мужем Овчинниковой. Они так никогда и не расписались, а, как известно, в пуританские советские времена мужчине и женщине, не состоящим в браке, в одном номере жить не разрешалось. Холодков был очень ревнивым, поэтому Люся дала ему прозвище Тигр Васильевич. Наши перемигивания не укрылись от бдительного взгляда Холодкова, он даже хотел мне «бить морду», но нам с Люсей удалось ему объяснить, что это не больше чем дружеская симпатия. Не было дня до моего ухода из Театра Маяковского, чтобы мы с Люсей не общались: общие спектакли, компании, театральные будни, похождения очень сблизили нас.
В театре работала японская режиссерша — Ёсико Окада. В свое время она была звездой японского кино, но, увлекшись коммунистическими идеями, нелегально с мужем проникла в СССР. Мужа почти сразу расстреляли, а ей дали десять лет лагерей. В 57 лет она окончила Высшие режиссерские курсы у Охлопкова, и Николай Павлович взял ее в театр. Окада для Бабановой поставила спектакль «Украденная жизнь», где Мария Ивановна по роли проживала судьбу одной женщины от 11-летней девочки до глубокой старухи. Как и все японцы, Окада-сан не выговаривала букву «л», в устном разговоре они ее подменяют буквой «р». Когда Охлопков поехал в Берлин, получать очередное почетное звание, его провожали супруга Елена Ивановна Зотова, тоже режиссер, и Окада-сан. Ёсико описывала эти проводы так: «Ерена Ивановна пракар, Никорай Паврович пракар, а я отвернурся и сдерар вот так» — и показывала, как смахивает слезу. Люся не смогла пройти мимо такой занимательной особенности произношения и придумала нам прозвища: я стал Рюрия-сан (от имени Юрий), а сама Люся — Рюся-сан. С тех пор мы только так друг друга и называли, но со временем и эти имена сократились, и мы оба стали просто Рю.
Например, Люся мне звонила и говорила: «Рю, Тигр Васильевич уехал», — дескать, понял намек? Я лишь спрашивал: «Где и когда?» И мы шли, как сегодня сказали бы, тусоваться. Могли пойти в гости, например, к Алле Коженковой (театральный художник) или к Инне Ульяновой, к Наде Румянцевой или к Наде Сталиной (внучке генсека). Часто ходили с Люсьеной в Дом кино, где был ресторан. Эти дружеские похождения Люся называла словом «карамболить», которое сама и вывела от бильярдного термина «карамболь». Близкой подругой Овчинниковой, которая часто составляла нам компанию, была Марина Пантелеева, тоже актриса нашего театра, первая жена Эдика Марцевича, будущий педагог Щукинского училища. Люся была щедрым человеком, в те времена она уже много снималась, неплохо зарабатывала, и в основном инициатором и спонсором наших походов была она.
Комментарии