Актриса рассказала о том, какие режиссеры ей нравятся, чем привлекает современная кинокухня и почему она долго не признавала Станиславского
Кто-то считает ее взбалмошной и скандалисткой, но у меня сложилось иное мнение — тихая, вкрадчивая и иногда взрывная в эмоциях. И, конечно, необычайно талантливая актриса.
- Евдокия, что делаете летом вне работы: дача, уход за огородом, поездки на природу?
- Ни за что, никакой дачи и огорода нет. Я занимаюсь творчеством, у меня сейчас новый театр, новое настроение
- Участие в проектах, работа с разными режиссерами помогает вам в изучении различных актерских техник?
- Ой, спасибо за вопрос, Виталий, вы просто в точку попали. У меня так складывается уже с прошлого века, когда я родилась, когда я шла этим путем: актерским, режиссерским, продюсерским, потом педагогическим. Каждая роль — это новый этап постижения себя, своих инструментов, чтобы сделать то, чего не было до тебя. И каждый раз ты что-то открываешь в себе, потом наполняешь этим роль. Во многом это техника, хотя я никогда не признавала ее. Потому что я очень живой человек, это данность. Это, как говорится, на вырост. Какой там Станиславский — это же импровизация, это же энергия, какая там система! Но что вы думаете, именно система мне помогла еще больше выдавать в «приготовлении пищи». Мы говорим о профессиональной кухне, конечно. Это опыт. Чем мастер отличается от ученика? Ученик все пихает в произведение, в книгу, в музыку, а мастер отбирает. Но этот отбор позволителен только тогда, когда ты знаешь свой инструментарий, техники художников, писателей и так далее. Сейчас, после Эдуарда Владиславовича Боякова, у которого своя стратегия работы с актерами, я научилась учить текст до точки, запятой, тире, многоточия. Он огромное значение этому придавал. А сейчас у меня другая история — это «La» Театр' Вадима Феликсовича Дубровицкого, где я столкнулась с таким вниманием и трепетом к актеру. Я соскучилась по этому, я из себя черпала и черпала.
- Работа в «La» Театре' отличается от «Табакерки», «Нового театра»? Какой стиль вам ближе — иммерсивный или классический, традиционный?
- Мы же не только иммерсивные спектакли делали в «Новом театре» у Боякова, но принципиальная разница есть. Если в «Табакерке» мы были такие любимчики Табакова, избранные, баловни судьбы, избалованные вниманием и успехом, но при этом мы были на равных. То у Боякова ставка была на молодежь. Там очень много молодых актеров. Я была заслуженная звезда, звездила там, но это совсем другая история (смеется). Каждая история очень важна, почетна и ответственна. Я еще то поколение, когда во мне вызывает трепет чье-то умение.
- В одном из новых спектаклей с вами на сцене одни звезды.
- Это другой уровень сосуществования. Я иногда теряюсь просто от того, что я отношусь к партнеру с благоговением, и мне до него дотронуться сложно, не то что с ним цинично взаимодействовать, как того требует сцена.
- В «La» Театре' у вас сейчас две новых работы. Одна — это премьера спектакля «Терраса» по пьесе французского драматурга Жан-Клода Каррьера, который работал с гениями Луисом Бунюэлем, Жан-Люком Годаром, Клодом Лелушем и Анджеем Вайдой. По сюжету супружеская пара переживает кризис отношений, готовясь к продаже квартиры и расставанию. Что там вас привлекло?
- Жан-Клод Каррьер — это тот необыкновенно фантастический, сюрреалистический товарищ, который предлагает сюжет, где логика совершенно другая. Вадим Феликсович на наши вопросы: «А какая здесь логика поведения? Куда мы идем? А что мы должны делать?» говорил: «Знакомьтесь с квантовой физикой». И мы все полюбили вдруг квантовую физику, стали изучать ее законы. Я в какой-то момент разучилась чувствовать. Когда преподаешь, что-то выполняешь, то становишься роботом, очень хорошим, талантливым, но роботом. Этот спектакль распахнул все мои чувства — женские, человеческие, материнские, бабушкинские — всю обойму. Персонаж, которого я играю, у него имени даже нет. Это женщина-служащая, о таких говорят: «Сколько в ней сюрпризов!» Это такая женщина-шампанское, фейерверк: она массажист и антрополог, работала в Африке, знает разные языки и ездит в мини-юбке на мопеде. Представляете, какая прелесть!
- Вы в курсе, что Дубровицкий очень любит французскую литературу?
- Судя по тому, что он это ставит, да.
- И причем не просто писателей и драматургов, а с подковыркой — что не спектакль, то шок. Елена Ксенофонтова как-то сказала о постановке «Две барышни в сторону Севера»: «Зрители еще не готовы к этому спектаклю». У вас с этим как? И что сами читаете?
- Я французскую литературу очень сильно люблю, но я встраиваюсь в любой грамматический текст.
- Но вы не боялись идти к Дубровицкому?
- Да я вообще понятия не имела о нем ничего. Какой-то дядечка, очень симпатичный. Начались репетиции, и он так чутко подставляет плечо.
- Он тоже вас понимает, как понимали Табаков и Бояков, по вашим словам. Получается, что вы лукавили?
- Это удивительное свойство режиссера — понимать. В таком тандеме это двойная сторона. Это не значит, что я только такая, и меня только такой надо воспринимать. Это все равно путь друг к другу. Я очень отбирала себя, когда двигалась в направлении того же Эдуарда Боякова. Отказывалась от многого того, что могла бы предложить, он это отвергал, потому что это мешало работе. У Табакова другая история: я вообще была хаотичная, со мной никто не справился бы, кроме него. А сейчас наоборот — все накопленное, сжатое, перемешанное, испорченное вдруг начинает выдавать и обновляться. Я реально это чувствую, хотя, бывает, спорю с режиссером, он уже устал от меня, но это от того, что вдруг прорвались какие-то потаенные ресурсы — это очень важно на этом этапе моего жизненного пути.
- Другая история — это действующий спектакль «Разговоры после погребения», куда режиссер и руководитель театра Вадим Дубровицкий ввел вас вместо Розы Хайрулиной. Что вы привнесли в роль и как вообще отнеслись к вводу?
- Обожаю! Но начнем с того, что я попала и стала сотрудничать с этим театром и ввелась в спектакль недавно.
- Но это уже созданный ансамбль, намоленный. Не страшно было?
- Именно поэтому и обожаю. Когда ты изнутри спектакля, когда все лезут, никто ничего не знает, когда все только готовится, мне очень трудно там. А вот когда я уже вижу готовый спектакль, понимаю систему координат, мне интереснее.
- А Хайруллину уволили?
- А я не знаю, клянусь. Я даже не спрашивала, что там произошло.
- Подковерные интриги не изучаете?
- А я не могу. Это настолько убивает, порождает злость, ненависть. Это разрушающая информация. Вернее, система, с которой началась эта информация, попадает в тебя и начинает гнить, плесневеть. А я очень чистоплотный человек, и люди, с которыми я сотрудничаю, должны быть такими же.
- Вместе с вами на сцену в спектакле «Разговоры после погребения» выходят известные артисты: Валентин Смирнитский, Вадим Дубровицкий, Евгений Дятлов, Алексей Вертков, Нелли Уварова, Татьяна Казючиц, как они вас приняли? Отношение к тому, что в постановке играют одни звезды. Как соприкасаетесь?
- Еще и Владимир Стеклов, и Лариса Удовиченко. Абсолютно прекрасные и на сцене, и вне ее. Я всех кормлю. Лариса тоже подсела на это, тоже, как говорится, хлебосольный товарищ. Мальчишки у нас едят все это. Вадим Феликсович очень любит пироги мои. Антреприза в лучшем ее понимании. Ведь театр раньше, в принципе был антрепризный, собирались актеры на площади Пушкина, где стоял товарищ и вещал. Набиралась труппа на один-два спектакля. И это всегда была команда, надо было уметь уживаться и прилаживаться друг к другу.
- А как это получилось у вас?
— Ха-ха, почему нет? Мы же хорошие артисты! Конечно, талантливейшие, и значит, то богатство, которое у нас есть, огромное, и почему бы им не делится.
- А «звездянка» у кого-то есть?
- Этого у нас нет. Вот как только начинают звездочки мерцать, то эти люди не уживаются, коллектив их выдавливает. Здесь другая история — любовная.
- Вы достаточно эмоциональный человек, как дозируете свои выразительные средства?
- Очень даже дозирую, ведь я ученица Табакова. У него было кредо, и оно есть в его учениках: максимум информации в единицу времени, внутренней, внешней, так как требует контекст. В данном случае, если кто-то думает, что я всегда такая, ошибается. У меня есть крылатое выражение Олега Павловича, мое любимое: «Вилка в жопу и вперед!» Это моторчик, атом солнца, который есть во всех его учениках. Сейчас мне нужно максимум информации в единицу времени: рассказать, зарядить хорошим настроением, какой-то легкостью, гибкостью.
- Вы сейчас сами уже преподаете, какими приемами выводите своих студентов на новый уровень?
- Ко мне подают в сети очень, мягко говоря, ранимо-изуродованные страхами, обидами, одиночеством, непониманием, всеми этими взрослыми симптомами. Заблуждающиеся и чувствующие себя как-то не так, как им хотелось бы, но не так, как они созданы, задуманы богом.
- А почему только в сорок лет вы приняли Станиславского?
- Я была очень непослушным ребенком. Знаете, в Японии до пяти лет ребенку разрешается делать все. Он ползает, делает все, что угодно и где годно. Это нужно для того, чтобы он нашалился, напробовался, показал силу голоса, силу чувств. Со мной это мог вытерпеть только Олег Павлович, ведь меня заносило очень серьезно. Я спорила с режиссерами, предлагала свои версии и всегда, кстати, выигрывала. Потому что ныряла в эту роль и узнавала, что, оказывается, не может быть такого предложения, оно не соответствует природе поведения, ну и так далее. Потом уже пресытилась, мне понадобилось какое-то упорядочение. А потом мне надо было студентам объяснять как-то, у меня уже двадцатилетний стаж преподавания в этом году. В школе-студии МХАТ мы с Константином Аркадьевичем Райкиным выпустили почти два курса. Потом ушла сама преподавать. Это много значит для меня.
– А с легендарным клоуном Вячеславом Полуниным, который однажды взял вас в свою труппу, так же было?
- Это было уникально. Со Славкой нет, у него своя система координат, логика другая, видение мира другое. И это, конечно, тоже мне очень помогло. Я когда застряла в драматическом театре, не понимала уже, куда двигаться, он мне сильно помог.
- Вы до сих пор считаете себя клоунессой?
- Сейчас мы уже не сотрудничаем. А так да! Мы несколько лет на гастроли ездили. До сих пор дружим. Ездили несколько раз с друзьями к нему. Все равно творчество вне распрей.
- Вы не скандалистка, откуда эти слухи о вашем скверном характере?
- Были очень мощные доказательства тому, что я могу бездарному человеку или подлому просто открыто об этом сказать. Метафорично говоря, расцарапать всю его прекрасную оболочку. Я очень не люблю, когда транжирят время талантливых людей бездарно. Любой непрофессионал или, мягко говоря, плохой профессионал, человек, который имитирует деятельность, на самом деле ничего не знает. А я сталкиваюсь с такими людьми и, если он не понимает доброй подсказки, терплю, терплю, а потом, как говорится, извини, без предупреждения. Но я понимаю, что нельзя так убивать человека, ведь я дипломированный психолог.
- Зачем вам психология?
- У меня есть дипломы по нейролингвистики. Сотрудничаю с доктором наук по психологии Андреем Плигиным, труды которого признаны мировым сообществом. Мне помогает это видеть человека. Понимать, как и почему, сколько в нем боли, а сколько нежности. Нежность надо вытаскивать. Нужно научить детей, взрослых или партнеров, если они этого не умеют, пользоваться своими обидами, чтобы они тебе не мешали.
- Молодость это всего лишь возраст или нет? Смотря на вас, я понимаю, что нет. Как долго можно быть молодой?
- Надо тратиться, влюбляться. Все знают, что есть можно, а что нельзя. Вы соблюдаете это? Вот и многие считают, что нельзя, но можно. А вот я четко с самого детства это понимала, чувствовала, знала и соорудила для себя режим. Вообще, такое качество, как самодисциплина, это мое. Это к вопросу распорядка дня, успевания чего-либо. И «вилка в жопу» это тоже самодисциплина. Была я на каком-то форуме косметологов. Спрашивают меня: «Какие „укольчики“ вы делаете, куда вы их делаете, а где у вас подтяжки?„. Говорю: 'Ребята, если мне 'укольчик“ сделаете, у меня синяк будет на всю щеку, я не могу этим пользоваться». Секрет один — самодисциплина. У меня выработан определенный режим еды, и я уже даже в сторону каких-то вкусностей не смотрю. Я не люблю сладкое, не могу есть, даже не заставляйте.
- Если вас пытать, то шоколадкой?
- Да-да-да! Это ужас какой-то. Никаких конфет, тортиков, шоколадок, ну мед, если только.
- Может быть, вы скажете, что приходит к актрисе с годами, и в чем секрет вашей женской привлекательности?
- Вы знаете, со мной не так, как со всеми. Я была очень закомплексованным человеком, такой пенек стоял, смотрящий на мир. Я прошла путь к себе, к тому пониманию, что я нужна и, в общем-то, хороша, не пальцем деланная. Из-за того, что я 6 лет не могла поступить в театральный, родился комплекс самозванца. Мне почему-то кажется, что всем можно, а мне не очень можно. И я каждый день доказываю свою состоятельность. Зачем? Ведь уже не надо никому ничего доказывать, но вот так происходит.
- Возможно, это и помогло, вас заметил известный человек, тот же Табаков, да и не он один?
- Это очень меня обязывает. Это же не просто так. Это мы с вами можем общучивать, но никто же не знает, каких мук это стоит. Постоянно готовим из себя какой-то новый коктейль, а ингредиенты одни и те же.
- Почему сегодня киноролей меньше, чем работ в театре?
- У меня такая роль предстоит на «Мосфильме». Я очень хотела бы поделиться, но мне не велено, контракт. Это многосерийная история. Отвечаю про кино. У меня была пора, когда я играла бабушек в раннем возрасте. Первая была в 23 года, я играла Степаниду Ефимовну — младшего научного сотрудника научно-исследовательского института, которая шла на поимку жука фотопликсируса, бегала с биноклем и сачком по степям, вся такая озорная, а потом во сне она преображалась в красавицу. Потрясающая роль! И я поняла, что мне восьмидесятилетние бабушки очень даже идут. Они такие живчики, я как будто построила себе перспективу. Поэтому бабушки меня не пугают. Алкоголички, наркоманки, сидевшие — какие угодно роли, с которыми не может справиться другая актриса, дают Германовой. Вы понимаете? А сейчас таких бабушек уже нет.
- Как вам до сих пор удается оставаться такой убедительной и живой?
- Я даже не знаю. Я просто убедительная и живая. Мне это важно. Наверное, это отцовские корни. Мой отец был геологом, доктором геологических наук. Чуть не прошел войну, потерял ногу. Но все равно оставался геологом и ходил по горам в протезах, на костылях… Вообще гений, мягко говоря. И мне досталась эта исследовательская жилка.
Комментарии