— Мне было 3 года, я сидела у дедушки на коленях и вдруг сказала: «У меня будет приют». Дедушка очень удивился и спросил, а что это вообще такое. Я и сама толком не знала, но смогла объяснить: «Это такое место, где живут котики и собачки». Мама до сих пор это вспоминает, — улыбается Оля. — Когда стала старше, начала этих котиков и собачек таскать с улицы в дом — мама ругалась, прогоняла… Тогда относила их в заброшенные дома, там подкармливала и, как могла, подлечивала.
Наверное, так бы и дальше шло, но в моей жизни произошел несчастный случай. Я тогда осталась жива, а собаки, которая меня защитила, не стало.
В начале четвертого ночи никто не согласился везти пса с шестью ножевыми ранениями к ветеринару… Когда он умирал, я пообещала, что буду помогать животным.
Решила — сделала. На Олином хуторе нас сразу берут в кольцо хвосты, носы, лапы… Да сколько же их?
— Чуть больше сотни, — подсказывает Оля
Спасти пальто в гостях у Оли и правда невозможно. Потому что псы, которые редко видели ласку, утыкаются головой в колени, собаки-мамы выносят к тебе своих щенков и дают в руки, а самый неприметный и тощий пес в вольере плачет и залезает на спины другим, чтобы его погладили.
Среди этого многоголосого лая и взглядов, которые «все понимают, только сказать не могут», сложно заметить тихую Дану. Дана не пытается никому понравиться — она просто учится жить заново.
— В первый раз Дану привезли на хутор еще щенком, забрали с предприятия, — вспоминает Оля. — Дана долго не пристраивалась… А потом приехала девушка Света, в косыночке такой, рассмотрела Данку. Было видно, что со Светой что-то происходит — я не удержалась и спросила… Оказалось, онкология.
Первый порыв был — отказать. А потом посмотрела на нее еще раз — и не смогла. Это ж то же самое, что сказать человеку: у тебя смертный приговор подписан, какая тебе собака… Я только попросила: если что-то пойдет не так, привозите Дану обратно.
Света Данку обожала, она для нее как ребенок была. Из-за сильных головных болей Свете трудно было общаться с людьми — а с Даной становилось легче. Она для нее была отдушиной.
И в какой-то момент показалось, что Света даже на поправку пошла. Оставалось только съездить на последнюю химиотерапию. Где-то за неделю до нее мы случайно встретились — жили недалеко друг от друга — и Света вдруг сказала: «Если со мной что-то случится, пожалуйста, забери Дану».
Во время химиотерапии Свете внезапно стало плохо, и она умерла в реанимации.
У Светы остались отец, муж… Но оказалось, что собака никому не нужна. На нее вызвали отстрел. Хорошо, что я сразу узнала об этом и успела привезти ее на хутор.
Знаете, говорят, животных нельзя очеловечивать, но я видела, что Дане больно. Только что не плакала… Она не понимала, почему снова оказалась здесь, почему Света за ней не возвращается. Просто тихо, столбиком, сидела на стуле и смотрела в окно, если видела машину — выбегала. Думала, Света приехала.
Потом, когда поняла, что Света не вернется, попыталась сбежать. Пришлось посадить ее в вольер, и это стало для Даны шоком. Она не могла спать, есть, играть с другими собаками… Ей и сейчас очень тяжело, но, кажется, она смирилась. Хотя и теперь во время выгула пытается бежать к Светиному дому.
Оля верит, что Дана сможет привыкнуть к новой семье, если кто-то захочет ее понять и принять в свой дом. Главное, чтобы с ней разговаривали спокойно, тихо и ласково — как Света, которая никогда не повышала голос. Дана привыкла к любви, в отличие от многих жителей хутора.
— Я часто беру «тяжелых» собак, тех, у кого сложное прошлое, сломана психика, — делится Оля. — Таких, с характером, не возьмут на квартирные передержки, их просто усыпят… Здесь они получают право на жизнь.
Один из таких псов — Каштан. Единственный, кто не принял участие в шумном приветствии и «убийстве» пальто: он наблюдает за нами издалека внимательными, всё в этой жизни видевшими желто-карими глазами.
— Каштан стареет, изменился взгляд, мордочка как будто поседела… — говорит Оля.
Щенком Каштан жил с цыганами. Сильно били, часто выгоняли. Волонтер, которая жила неподалеку, какое-то время терпела («приходила и разговаривала с ним — он не приближался, но слушал, будто всё понимал»). А потом снова увидела Каштана на улице, у мусорных баков — и решила, что лучше ему будет на хуторе.
Когда пёс залечил раны и первый раз в жизни досыта наелся, оказалось, что его сердце требует кочевой жизни. Каштан с десяток раз умудрялся обхитрить Олю и оказаться на воле, а однажды выпустил из вольеров и увел с собой других собак — сколотил свой, каштанский, табор.
Собаки, конечно, вернулись, а Каштан… Оля поняла: эту личность нельзя подчинить своей воле, с ней надо договариваться. Нашли компромисс: Каштан не дает себя поймать, но и не уходит далеко от хутора: мониторит обстановку, ждёт обедов, периодически приводит свою «невесту». Оля вздыхает: «Не бог весть что, но хотя бы вижу, что он не попал под отстрел».
Конечно, Каштан — это особый случай. В большинстве своем спасенные животные ни за что не покинут этот хутор, «Олин ковчег». Оля вспоминает, как она сама до него добралась:
— После того как убили мою собаку, я полгода не могла прийти в себя, ни с кем не общалась, даже не хотела из дома выходить. А потом вспомнила: я же обещала помогать… И поехала в местную «усыпалку». Увидела на вольерах собак красные крестики и какие-то цифры. Спросила у работницы, что это, а она говорит: «Время усыпления».
Короче, я в тот раз забрала сразу четырех собак. (Улыбается.) Я тогда жила вместе с любимым мужчиной, и он на все был согласен: сколько хочешь собак бери, только выйди из своей депрессии.
Оля признается, что тот мужчина был неплохим человеком и «все у них в жизни было». Но почему-то не сложилось, расстались. Оля переехала в другой город и родила сына Матвея.
— Чтобы поднять ребенка, устроилась на две работы. У бывшего ничего не взяла: гордая, решила, что сама выкручусь.
И выкрутилась.
Какое-то время Оля «держала себя в руках» и не брала новых животных, но потом малыш подрос, с деньгами стало полегче… И понеслось.
Оля попыталась договориться с городской администрацией, чтобы ей отдали под приют старое, полуразрушенное здание. Сказали «молодец, хорошее начинание», но здание не дали. Первый раз в жизни взяла кредит: всё потратила на еду, лекарства и платные передержки для животных, себе с этих денег купила «только планшет, чтобы фотографировать собак и размещать о них посты в интернете, компьютера-то нет».
Там, в интернете, она и нашла единомышленниц, которые подсказали: нужно найти заброшенный дом на хуторе и выкупить его — так не придется тратиться на передержки и успокаивать недовольных соседей.
— Когда продавцы узнавали, зачем нам хутор, — сразу отказывали либо начинали заламывать цену, придумывать отговорки, — вспоминает Оля. — Пришлось сменить правду «хутор нужен для спасения животных» на более удобную версию — «под фермерское хозяйство».
Когда мы в первый раз приехали сюда, всё разваливалось на наших глазах: весь двор захламлен, колодец грязный, забор покосился. Мы осмотрелись и решили: ничего, пойдет, переезжаем. (Смеется.) За двое суток перевезли всех животных и стали обживаться.
Сама Оля живет в городе, в 7 км отсюда. Машины нет, добирается на перекладных. Поэтому график у неё такой: к 9 утра — на хутор. Варить каши, убирать дом, вольеры, территорию, выгуливать собак. Потом — лечение: нужно заглянуть в специальную тетрадку, где прописано, кому пора закапать в глаза, а кому — сделать укол антибиотика. В 16.00 Оля уезжает на работу: устроилась уборщицей на полставки. Поздним вечером, без сил, она возвращается домой, где ее ждут двое детей. А что делать?
— Помощников здесь (Оля живет в районном
городке) у меня немного. Хорошо, если никто не отравит
собак в мое отсутствие…
А девочки из Минска не наездятся, хотя и так
помогают как могут. Только на корм нужно минимум тысячу рублей
в месяц (зарплата Оли не превышает 400 рублей) —
и это без оплаты лекарств, ветеринара, коммуналки.
Не представляю, как бы я справлялась без
их помощи.
Девочки-волонтеры создали чат в вайбере, где сообща решают самые насущные проблемы хутора («вот недавно построили часть забора, чтобы Олю отсюда не выгнали»), и группу во «ВКонтакте», где собирают помощь для Олиных подопечных.
Нужно всё: еда, газеты, ветошь и просто помощь руками. Оле, хоть она никогда в этом не признается, трудно и физически — попробуй убери за всеми, и морально — хочется провести с собаками побольше времени. А времени этого нет. Ведь по несколько раз в неделю раздается звонок: «Оля, спасите».
— Вот сегодня поеду за собакой, которая уже полгода живет на кладбище, под елочкой, прямо около трассы, — делится Оля. — Уже холода, дожди, а она никуда с этого кладбища не уходит. Будто оставила там кого-то… Позвонили, попросили спасти.
И так было со многими.
С Шоколадкой, которую выбросили на трассе, и она металась между машинами, пока не попала под автомобиль. С щенком-бородатиком: его выставили из дома — и он жил у «куриного магазина», пока не получил с ноги от мужчины, которому мешал пройти. С беременной черно-белой собакой, которая все лето провела на даче под Минском, играя с хозяйскими детьми, а когда на улице похолодало — оказалась одна.
— Звонят и ночью, — рассказывает Оля. — Иногда сразу понимаю: не справлюсь. Но все равно еду, хотя бы посмотреть, что можно сделать, чем помочь… Хуже, когда подбрасывают по восемь котят в коробке или полумертвых щенков — в вольер.
Пытаюсь спасти их, если еще есть кого спасать: уже знаю, что прощупать, куда уколоть, какой антибиотик нужен… А потом с хлоркой до ночи вожусь, всю территорию дезинфекторами обрабатываю.
Наш ветеринар говорит: «Зря ты, Оля, на ветеринара не училась». И правда зря, но так вышло: нас у мамы было много, а денег не было совсем. Зато теперь сама всему научилась.
Оля рассказывает об этом просто, мол, «раз спрашиваете — могу ответить», не давит на жалость и не просит помощи. Но как так жить — непонятно. На вопрос «вы же понимаете, что так не может быть всегда?» — пожимает плечами:
— Почему? У меня может. Мне 32 года, у меня двое детей, работа… Мужа нет — но и не надо, с меня хватило, спасибо. Я уже сделала свой выбор — это хутор. Меня здесь никто не заменит: я не могу заболеть или лечь в больницу, потому что собаки без меня не выживут.
Правда, мне смена растёт. (Улыбается.) Вот Матюша, ему сейчас 6 лет, сказал, что, когда вырастет, сдаст на права, чтобы возить меня на хутор, а потом станет строителем — и построит большой приют.
Любит ли он животных? Ну что сказать… Если кто во дворе червяка раздавит, может вмазать без лишних разговоров. Подерется с кем-то, я спрашиваю: «Сын, ну как же так?», а в ответ: «Мам, он же жабу убил!».
Когда Матвей узнал, что в корейских ресторанах едят собак, расплакался, а потом сказал, что теперь, хоть и не хочется, придется пойти в армию, чтобы сразиться с корейцами и спасти всех псов. (Смеется.)
Я вообще стараюсь, чтобы он поменьше натыкался на новости о животных по телевизору и в Сети. Он как-то увидел репортаж о том, что из окна выбросили щенка, и до сих пор не может прийти в себя. Не понимает, почему так и как с этим бороться.
То же и у дочки. Она с 3 лет, по собственному желанию, не ест мяса — я не могу ее заставить. Водила ее к психологу даже. Он ей говорит: «Свиней растят, чтобы съесть, они бесполезные!». А малая, в свои 4 года, ему отвечает: «Когда вы станете стареньким и бесполезным, вас тоже можно будет съесть?». (Смеется.)
Недавно бабушка карася живого купила — так дочка
заняла оборону у тазика и не разрешила его трогать.
Бабуля не могла успокоиться: «Дык што яму ваду мяняць цяпер?
Да хай яно ўсё ляснецца! Да ну вас такiх!»
(Смеется).
А дочка говорит: «У него есть сердце. А того,
у кого есть сердце, обижать нельзя».
Если вам приглянулся кто-то из Олиных подопечных или вы хотите помочь хутору, найти подробную информацию можно и . Как передать помощь для хутора через минских волонтеров, можно уточнить по номерам: +375 44 763 37 50 — Татьяна; +375 29 635 71 00 — Ольга; +375 29 633 41 65 — Ксения.
Комментарии