«Однажды я увидела Спивакова в действии. Напали на нас в двух шагах от отеля «Рафаэль»
— совсем скоро, 19-го и 20 мая, в Театре Наций премьера спектакля «Канарейка», где у вас главная роль — Марии Каллас. Скажите, почему вы выбрали именно этот материал? У вас ведь был такой огромный перерыв в карьере, и после возвращения в профессию вы вряд ли стали бы тратить время на что-то нестоящее...
— Вы сейчас нарисовали идеальную картину мира. Не думайте, что мне предложили Теннесси Уильямса, Чехова, а я сидела и размышляла: ой нет, это я не хочу, это я не буду, а вот это, пожалуй, попробую. На самом деле, если у человека с моим характером был такой долгий перерыв в профессии, он берется за все. В юности, когда я снималась в кино, в Ереване, на «Арменфильме», главные роли шли косяком. Но мне предлагали еще массу каких-то съемок, в том числе эпизодов, и я эти сценарии не читала. А папа говорил: «Снимайся во всем, потому что может наступить время, когда не будет даже эпизодов». С тех пор я про это помню. Конечно, откровенный «мусор» играть не буду. Но для меня сейчас главное — продолжать в том же темпе, в котором последние годы идет моя театральная жизнь, и играть, играть, играть. У меня с коллегами есть, например, антрепризный спектакль «Высокая вода венецианцев», который мы сейчас редко играем, но вот недавно возили его в Ташкент на фестиваль. Я счастлива, что уже шесть лет выхожу на сцену «Гоголь-центра» в спектакле «Машина Мюллер».
Сверхзадача, которую, кажется, частично удается выполнять, — увести зрительское представление о себе как можно дальше от классической музыки, с которой меня обычно ассоциируют. Мне важно снять с себя эту табличку, этот ярлык… Тут очень сложная история для психолога. Классическая музыка — моя среда, моя кровь. Я с детства в этом живу. Папа, мама, бабушка — музыканты. Естественно, я училась в музыкальной школе. Но в 17 лет отрастила длинные ногти, закрыла крышку рояля и сказала: никогда больше. И поступила в театральный институт в Москве. Но музыка всю жизнь накрывала меня как волна. Сначала муж, потом телеканал «Культура», где я веду программу «Сати. Нескучная классика»… Причем там я тоже иногда старалась сломать стереотип и предлагала: «А давайте я буду вести ток-шоу о жизни». — «Нет, твоя ниша — музыка». В какой-то момент я поняла, что смешно сопротивляться, потому что в силу жизненных обстоятельств знаю музыку, понимаю ее, на одном языке говорю с музыкантами. Это уникальный багаж. Но, с другой стороны, я же себя готовила не к этому, когда пять лет училась в ГИТИСе, у меня большая насмотренность и накопленный годами опыт именно драматической актрисы.
— Возвращаясь к вашей героине в спектакле. Известный факт: Мария Каллас сказала Онассису: «Если хочешь, я не буду петь». И отказалась от своего дара. Думаю, это немножко о вас. Потому что ваш муж был против того, чтобы вы играли на сцене, и вы долго не играли.
— Параллель для меня неочевидная. Ведь Каллас была мегазвездой, а Онассис — просто толстосумом, ревностно относившимся к ее славе! В моем же случае все было иначе. Представьте ситуацию. Мне 22 года, я выпускница ГИТИСа и выхожу замуж за очень известного музыканта, дружеский круг которого — , , , . Театральные гиганты, с которыми он дружит и пьет чай. Конечно, в их присутствии произнести словосочетание «я актриса» мне казалось невозможным. Сейчас, кстати, один из кругов судьбы замкнулся: мы с Натальей Теняковой играем в Театре Наций, в спектакле «Моими глазами», и сидим в одной гримерке. В юности я даже боялась, из благоговения, с ней и с ее мужем, Сергеем Юрским, разговаривать. Но вот теперь она вспоминает: «Когда Вова на тебе женился 38 лет назад, мы все на тебя смотрели, какая ты была красавица, какая умница, какая талантливая!» И я вижу, что она это говорит всерьез, а не для того, чтобы сделать приятное.
То есть нашлось бы во мне тогда больше рвения и куража, возможно, жизнь театральная сложилась бы по-другому. Хотя вряд ли. Приоритеты были выстроены иначе, мне хотелось создать семью. Ведь Володе было почти сорок, а семьи как таковой он никогда не имел. И вообще, долгие годы всепоглощающая любовь к нему и детям не оставляла во мне места для профессии… Как говорит , моя великая подруга: «Искусство заполняет те лакуны, которые покинула любовь. Я убеждена, что абсолютно счастливая в личном плане женщина не способна полноценно заниматься актерской профессией». Ну а сейчас дети выпорхнули из гнезда, они взрослые, во мне, конечно, нуждаются, но не так, как раньше. И мне захотелось попробовать вернуться в профессию. Та же Фанни помогла мне в этом стремлении, сказав: «Раз у тебя это внутри живет, ты должна, обязана это выполнить ради себя самой». Так у меня появилась возможность начать «вторую жизнь»…
— Фанни Ардан в свое время тоже играла Марию Каллас…
— Да, я ее видела в спектакле «Мастер-класс», который ставил в свое время , и в фильме «Каллас навсегда» Франко Дзеффирелли. Когда мы решили репетировать «Канарейку», я, конечно, рассказала ей про это. Мне важно было узнать, как Фанни работала над образом. Она многим поделилась. Например, что, снимаясь в фильме, практически ничего не читала о своей героине, никаких ее интервью, хотя обычно все изучает. Но она с утра до вечера слушала ее записи, смотрела видео. Ей было важно почувствовать Марию, разгадать ее женскую суть. Я пошла несколько другим путем. Но и пьеса, которую мы играем, — нечто совершенно новое: это фантазия, которая родилась из текстов Марии Варденги и Дмитрия Сердюка. Даем свою версию того, как прожила последних три дня. Мы читали дневники, письма, смотрели документальные фильмы о ней. Одна из главных тем спектакля — талант начинает мстить, если его предаешь. С божественным даром нужно обращаться бережно. А Мария Каллас все принесла в жертву любви. Онассис был первым мужчиной, которого она действительно полюбила, и единственным, кто не смотрел на нее как на богиню. Он по-своему ее любил, но говорил: «Ничего божественного в тебе нет, ты просто женщина, у которой в горле свисток». Но у Марии было то, чего он не мог купить за свои деньги, — любовь сотен тысяч людей.
Когда пропал голос, не стало сцены, предал любимый человек, жизнь Каллас продолжалась, но закончилась судьба. Она потихоньку перестала общаться сначала с одним другом, потом с другим. Замкнулась в каком-то пузыре, где говорила только со своим прошлым, только с тенями. Она жила в центре Парижа, в квартире с зашторенными окнами. Принимала много лекарств — снотворных, транквилизаторов, антидепрессантов. После внезапной смерти ее быстро кремировали, хотя Мария была православной гречанкой и не хотела этого. Были конспирологические версии ее ухода в возрасте 53 лет. Мы же выдвигаем гипотезу, что она просто включила программу самоуничтожения…
Эта история важна для меня еще и потому, что я фактически знала Каллас через одно рукопожатие. Мишель Глотц, ее артистический директор и близкий друг, с 1997 года и до самой своей кончины в 2010 году был импресарио моего мужа. И Мишель так много рассказывал о Каллас каких-то бытовых деталей, что стало казаться, будто я ее прекрасно знаю. Он вспоминал, как она, еще молодая, чуть за сорок, вдруг стала бояться выходить к публике, как невероятно волновалась, хотя голос был еще в порядке…
— Интересно, многие ли из тех, кто обладает божественным даром, волнуются перед встречей с публикой?
— Многие. Например, великий пианист Алексис Вайсенберг волновался безумно. Я как-то пришла перед концертом за кулисы и увидела, как помощница льет ему на руки из чайника практически кипяток. Он говорил: «Я должен согреть руки, я должен согреть руки…» От волнения у него пальцы становились ледяными… Еще помню, как была в Мадриде на концерте Дмитрия Башкирова, замечательного пианиста и потрясающего педагога, зашла в антракте в его маленькую артистическую уборную. А он нервно ходил из угла в угол с искаженным лицом и говорил: «С собой поладить не могу». Вот это «с собой поладить не могу» — очень страшная история… Далеко ходить не надо. Мой муж всю жизнь играл на скрипке как бог, и у него, как у всех великих скрипачей-солистов, был определенный репертуар больших скрипичных концертов. Допустим, концерт Чайковского — это концерт для супер-виртуоза, но Володе он удавался фантастически. И все же с годами муж все менее охотно соглашался его исполнять. Помню концерт в Варшаве лет пятнадцать назад. Огромный зал, дирижер Энтони Вит. Все получилось идеально, просто «пластиночная» версия. Я влетела за кулисы, говорю: «Володенька, ну как же ты играешь!» — «Но больше я этот концерт не буду играть. Не ставьте мне его больше в репертуар». — «Почему?» — «Потому что сегодня я его сыграл именно так, как мне хотелось, лучше у меня уже никогда не получится, а хуже не хочу».
— Ему страшно быть неидеальным?
— Наверное.
— А вам страшно быть неидеальной?
— Нет. Мне уже ничего не страшно, в моем случае можно руководствоваться формулой: «не бойтесь совершенства, его вы не достигнете». Но волнение, конечно, мне знакомо. Вот уже раз пятьдесят играла спектакль «Наше всё…» Тургенев. Метафизика любви» в Театре Наций, но за 10—15 минут всякий раз начинается… Уже подключили все микрофоны, и тут, простите, срочно надо в туалет. Смотрю в зеркало, мне кажется, что здесь недокрашено, тут прядь не так лежит. И руки холодные. У меня есть несколько амулетов, которые надо подержать в руке, но до конца волнение не уходит. В спектакле «Машина Мюллер» первые 15 минут, пока зрители собираются в зале, я и главный герой лежим на сцене, я в темных очках. Первое время закрывала глаза, потому что по-другому страшно. Потом стала экспериментировать. Дай-ка, думаю, все-таки открою глаза под темными очками и посмотрю минуточку, после первого звонка, до первых трех зрителей, а потом закрою. Дальше я уже осмелела до того, что стала смотреть, насколько заполнен зал, а он всегда заполнен на этом спектакле. Но чтобы так осмелеть, нужно было сыграть спектакль больше 60 раз. Как говорил Иегуди Менухин (выдающийся американский скрипач и дирижер. — Прим. ред.): «Если волнуешься, просто иди от задачи к задаче, и все».
— Иегуди Менухин медитировал перед концертами, он же был йог.
— Да, он иногда просто на голове стоял в асане. Я видела, как Менухин лежал на полу под распятием в часовне, в которой должен был состояться концерт. Настраивался. Но он, кстати, никогда не волновался.
— Вы общались с таким количеством гениев! Возможно, знаете, что в них особенного?
— Кроме таланта их отличает невероятная непосредственность и детскость восприятия мира. Мы же все как приемники, но работающие с диким количеством помех, вот у гениев практически нет этих помех. У них все как будто в первый раз и каждый день миллион открытий.
— Ростропович гений?
— Безусловно, абсолютный. Очень непосредственный. Помню, как мы встречали Новый, 1990 год в Германии. И Ростропович пригласил Спивакова и Башмета играть 30-го и 31 декабря со знаменитым Берлинским филармоническим оркестром, которым он дирижировал. 30-го был просто концерт для публики, а 31-го — концерт-символ, который шел в прямой трансляции по всему миру. Помню эти бешеные нервы у всех. Спиваков играл вальс-скерцо Чайковского. Обычно его играют студенты. Но было такое психологическое напряжение оттого, что весь мир на тебя смотрит… Я редко видела, чтобы муж так нервничал, как в тот раз, исполняя музыкально несложное сочинение...
Мы жили в трех разных отелях в шаговой доступности. Ростропович сказал: «Старики, встречаем Новый год в нашем с Галиной номере, только ничего не приносите». И вот концерт закончился, был уже вечер, и я говорю мужу: «Пойдем погуляем, еще девять, а Слава ждет нас в одиннадцать встречать Новый год». Володя ответил: «Я должен позаниматься». Ему ведь предстояли еще концерты в первых числах января. Пошла гулять одна. Помню потрясающее ощущение праздника: как будто бы весь мир справлял чью-то бесшабашную пьяную свадьбу. В ноябре пала Берлинская стена, на улицах еще лежали гигантские обломки. Поскольку было тепло, публика в каких-то легких пальто, в босоножках. Все пьяные и счастливые, целуются, обнимаются, хоть никто друг друга не знает. Пиво с вином хлещут вперемешку. Потом мы встречали Новый год в номере отеля, вокруг маленького стола с водочкой, селедочкой, с черным хлебом. Это Ростропович утром ходил на рынок и нашел там русский магазин. Купил и грибов соленых, и огурчики. И еще какой-то домик керамический со свечкой внутри. Ну казалось бы, гениальный человек, мог бы кому-то поручить — нет, он все сам: и бегал за продуктами, и стол сервировал… Вшестером — Юра Башмет с женой Наташей, мы с Володей и Галина Павловна с Мстиславом Леопольдовичем — сидели, наверное, часов до пяти утра. Боюсь, это самое приличное, что я могу рассказать.
— Потому что классические музыканты — большие хулиганы!
— Конечно! Муж хулиганит безумно. По крайней мере, раньше хулиганил. У меня ощущение, что классические музыканты обладают гораздо большим чувством юмора и большей изобретательностью, чем актеры. Музыка — язык более метафоричный. Да, у них совершенно другое восприятие. Они одарены в самых разных сферах, кроме музыки…
— Ваш муж, например, прекрасно боксирует.
— Это миф! На самом деле он давно не боксировал. Начал в школе, потому что ему, интеллигентному мальчику со скрипочкой, нужно было защищаться от шпаны. Ходил в секцию с 16 до 20 лет, получил юношеский разряд. Но потом в консерватории его педагог Юрий Исаевич Янкелевич стал подозревать, что Володя выпивает. А он не пьет алкоголь совсем. От него пахло спиртом, потому что ему примочки постоянно делали от синяков. И когда педагог узнал, что Володя ходит в секцию бокса, сказал: «Либо ты занимаешься только скрипкой, либо уходишь из моего класса». Но Володя до сих пор иногда любит перчатки надеть и показать какой-то хук или апперкот. И фотографироваться так любит.
— Когда-нибудь он вас защищал?
— Эта история тоже связана с Ростроповичем. Мы были у них в гостях после Володиного концерта в Париже. Посидели допоздна, потом пошли в наш отель. Володя в светлом плаще, у него скрипка в футляре, а там деньги за три концерта (это еще времена, когда весь заработок полагалось отдавать в Госконцерт). Я на каблуках, несу его фрак. Напали на нас в двух шагах от отеля «Рафаэль» на авеню Клебер. Три человека — африканец, два араба. Я увидела, как мощный кулак летит в лицо моего мужа. Уходя от удара, Володя споткнулся и упал. Скрипка отлетела. Я упала на землю, инстинктивно закрывая ее собой. Трое обступили Володю, в воздухе мелькнул нож. Я стала орать. Муж потом шутил: «Ты орала как тысяча армянских женщин». Было действительно страшно, в какой-то момент подумалось, что его сейчас убьют у меня на глазах! Но тут я увидела Спивакова в действии. Он размахнулся и ударил одного прямо в нос. Хлынула кровь. Спиваков вскочил и пошел на них, страшно матерясь. Он выглядел свирепым, как Леонов в фильме «Джентльмены удачи», который орал: «Пасть порву, моргалы выколю!» И бандиты разбежались. Володя был в эйфории, ведь он их всех победил. Когда мы прилетели в Москву, оказалось, у мужа сломаны ребра, он потом долго ходил в корсете.
Один раз Спиваков подрался в самолете, но я была в Москве и этого не видела. Мне потом позвонили и сказали, что по радио сообщили: он кому-то дал по морде. Позже я стала свидетелем еще одной истории. Мы ехали на машине в Испании, муж за рулем, я рядом. На коленях сумка, я говорила по мобильному телефону. На светофоре мы остановились. Окна открыты — муж не выносит кондиционера. И вдруг справа в окне появляется лицо с выражением «меня здесь нет, я вас не отвлекаю», и чья-то рука тянется к моей сумке. А слева перед моим носом в это лицо летит кулак моего мужа и попадает ему между глаз. Это одна секунда. Следующая секунда — человек отлетает, я слышу звук падающего тела. Видимо, он подъехал на скутере к перекрестку, остановился на светофоре, увидел, что сидит дамочка с полураскрытой сумкой, в которой кошелек, болтает по телефону. И какой-то милый седой дядечка за рулем. И вот он так залез на секундочку в эту машину, а его выбило, как пробку из бутылки. Что с ним было дальше, я не знаю, потому что зажегся зеленый свет, и я услышала: «Закрой окно, что ты сидишь как дура с открытой сумкой, да если бы не моя реакция…»
— Скажите, вы в судьбу верите? Могло случиться так, что вы бы не встретили Спивакова?
— Нет, невозможно было не встретить Спивакова. Ведь своих людей сразу видишь. Это относится не только к любви, но и к дружбе. У меня бывали случаи, когда входит человек, и такое ощущение, что я знала его когда-то. Или что я его долго-долго ждала, и вот он пришел. был таким человеком. Благодаря ему я вернулась в театр, в поставленном для меня моноспектакле «Нежность». И он мне до сих пор помогает. Дмитрий Сердюк, который ставит спектакль про Каллас, считает Виктюка своим духовным учителем. Мы часто с Димой говорим о том, что нас соединил Роман Григорьевич. Потому что, когда Дима пришел ставить первый наш совместный спектакль «Метафизика любви», он сразу сказал: «Я вас видел в «Нежности» Виктюка» — и я сразу ему поверила и пошла за ним. Нам обоим кажется, что Виктюк нас каким-то образом до сих пор оттуда направляет. Серьезно. Я вообще верю в мистику.
— Мне Фрейндлих рассказывала, как им в театре очень не хватало Товстоногова после его ухода, и, чтобы пообщаться, они устроили спиритический сеанс.
— Я это очень понимаю. Вообще всех этих великих ушедших от нас людей очень не хватает.
— Когда я недавно перечитывала вашу первую книгу, я поймала себя на мысли, что многих, о ком вы пишете, уже нет с нами.
— Но связь не прерывается. Остается энергия. Я очень верю в энергии! У меня везде стоят в рамках фотографии дорогих людей, и тех, кто ушел, и тех, кто жив. Утром просыпаюсь и вижу фото, где мы с Фанни сидим в обнимку, значит, все хорошо. А есть фотография, подписанная Георгием Александровичем Товстоноговым. 1987 год, он, Володя и я у него в кабинете. А еще как-то раз Товстоногов с сестрой Нателой подарили нам рог для вина в серебре, он у нас дома стоит. Храню и подаренную Товстоноговым маленькую серебряную табакерочку. Мне важно, чтобы эти вещи были рядом.
— Удивительно, как вам удалось, выйдя замуж совсем юной за выдающегося человека, который старше вас на целое поколение, не потеряться рядом с ним, остаться отдельной личностью.
— Наверное, это воспитание. Мой отец всегда говорил, что женщина не декоративное существо, она должна иметь свое дело, быть личностью, иначе мужчине с ней рано или поздно станет скучно. Я ни в коем случае не считаю, что личностью не является женщина, которая всю себя посвятила мужу, стала ему тылом, фундаментом. Я знаю таких женщин в музыкальном мире, честь им и хвала, я преклоняюсь. Но сама не смогла бы так существовать. И, более того, у меня ощущение, что Спивакову в какой-то момент стало бы очень скучно, если бы я была только при нем, он бы сошел с ума. Понимаю, что живу с личностью мирового масштаба. Его дар — это вершина, до которой мало кто смог бы добраться. Ну а я — спокойненько в своем уголочке «починяю свой примус». Бывает, встречаются две глыбы: и , Ростропович и Вишневская, Плисецкая и Щедрин… Для меня главное — делать то, что делаю, честно и с любовью. Муж мне очень помог, поддержав в тот момент, когда в моей жизни появилось телевидение. А потом поддержал, когда начался театр.
— В одном интервью вы говорили, что больше жена, чем мать. И все же, какая вы мама? Как воспитывали дочерей?
— Я разрывалась между тем, чтобы быть с ними и чтобы ездить с Володей на гастроли. К счастью, была жива моя мама, которая помогала мне. Так что, когда я уезжала, оставляла дочек не на нянек, а с бабушкой. Иногда кого-то из девочек брала с собой. У нас с ними, к счастью, не было никаких проблем, никаких кризисов. Это не значит, что мы никогда с дочерьми не конфликтовали. Но вот я знаю много случаев, когда дети по отношению к родителям находятся в дикой, совершенно глухой оппозиции, живут с какой-то затаенной жуткой обидой на них, или когда родители безумно недовольны достижениями детей, даже если они этого не показывают. К счастью, у нас этого не было никогда. Я даже не помню детально, как дочерей воспитывала, но меня абсолютно устраивает результат. Они умные, талантливые, целеустремленные. И теперь уже они меня воспитывают, а я их слушаюсь, советуюсь с ними. Считаю, что главное мое достижение — теперь, когда они взрослые, а я еще не старая, — общение с ними как равной с равными. И с отцом у них то же самое. Сейчас же распространены чаты в мессенджерах, так у них с Володей отдельный чат, а со мной отдельный. Не знаю, как называется чат со Спиваковым. Но название нашего — французское, шутливое и не очень переводимое.
— Ваша старшая дочь Катя живет в Америке. Она клипмейкер и музыкальный продюсер...
— Да. Продюсер именно по части видеоконтента. Очень этим увлечена. Она замечательно пишет, училась на сценариста и всегда хотела заниматься кино, даже снимала короткометражки. До сих пор пишет стихи и очень интересные истории в форме японских хайку. Но сейчас ей интересен видеоконтент.
— Ваша средняя дочь Татьяна — актриса, как и вы.
— Актриса и режиссер. Меня это поражает, потому что я исполнитель, солдат, что мне режиссер сказал, то и де?
Комментарии