«Я виновата перед Андреем». Лариса Голубкина о первой любви и роковых ошибках

Мы готовили этот материал в честь 85-летия любимой актрисы, которое она отпраздновала в начале марта. Но, когда верстался номер, пришло горестное известие — Ларисы Ивановны не стало...

«У мамы два страшных диагноза, — признавалась дочь актрисы Мария Голубкина. — Она не ходит, лежит, у нее сиделка, которая меняется раз в месяц. Уходят — не выдерживают. Мама периодически лежит в больнице, потом невероятным образом выбирается — и опять в театр

Лариса Ивановна очень не любила, когда ее видели в беспомощном, болезненном состоянии, и в последние годы не давала согласия ни на интервью, ни на съемки. Проживала она в санатории в Подмосковье, где за актрисой хорошо ухаживали, а в последние месяцы — в хосписе. Эта публикация — дань памяти прекрасной актрисе, жене и маме — составлена из самых ярких фрагментов откровенного интервью Голубкиной, которое несколько лет назад мы записывали по телефону в течение долгого времени.

— Лариса Ивановна, все мы «родом из детства». С какого возраста помните себя?

— Да уж и не помню — с какого! (Смеется.) Давно это было… Мне очень нравится мое детство, которое прошло в Лефортово в Москве. Я там родилась, выросла. Наш Лефортовский парк мне до сих пор снится. Дома, где мы с мамой и папой когда-то жили, уже нет — снесли. Но школа, в которой я училась, осталась.

Сколько себя помню, я была сама по себе. Притом что всегда очень активная и якобы общительная, своими «тайнами» и детскими секретами я не делилась ни с кем. Например, в детстве мне нравился лунный свет — он меня просто безумно притягивал. Помню, мы гостили в Калужской области у родственников, гуляли в лесу, и я находила там сыроватые деревянные гнилушки, тайно приносила их домой, прятала под кровать. А когда все засыпали, лезла под кровать и любовалась: они светились, как луна. И это был мой детский секрет. Мне было лет восемь-девять.

— Когда узнали, что у вас музыкальный слух?

— Я пою с трех лет. Пела все, что слышала по радио, — репертуар Клавдии Шульженко в основном. «Темную ночь», все военные песни. И уже тогда понимала — что-то такое во мне есть, чего нет у других, потому что взрослые, чтобы меня послушать, были готовы терпеть мои капризы. Ставила условие: «Выключите свет и отвернитесь. Тогда я вам спою!» (Смеется.)

«Не было никакой смуты в голове»

— Вы больше папина или мамина дочка?

— Я папу очень любила. Он же на войне был, а когда вернулся, мы уехали жить в Германию. Но в гарнизоне, где отец служил, не было школы, поэтому родители меня отправили в Москву, и восьмой, девятый и десятый классы я без них жила самостоятельно.

— Неужели вас отпустили одну?

— В том-то и дело! А знаете, что самое удивительное? Казалось бы, живу одна — делай что хочешь, но у меня не было никакой смуты в голове. В девятом классе я поступила на дирижерско-хоровое отделение музыкального училища, позже стала ходить на лекции на биологический факультет МГУ. И никакие глупости мне даже в голову не приходили. То есть, видимо, что-то родители заложили в меня вот так крепко. Ни шагу назад, ни вправо, ни влево. Причем я сама понимала, что мне этого не нужно.

Потом, когда родители вернулись в Москву, я уже снялась в «Гусарской балладе» и достаточно быстро стала известной на всю страну. Но они мне говорили: «Подумаешь, «звезда»! В десять вечера — домой! Как штык». И я старалась — как штык. Помню, на восьмом этаже нашего дома было большое окно в коридоре, и мама меня возле него поджидала. Иду и думаю: «О-о! Пятнадцать минут одиннадцатого, а она уже стоит, ждет». Время другое совсем было!

— Вы жили в коммуналке?

— Наш дом был построен в 1930-е годы по принципу американской гостиницы. В двухкомнатной квартире жили две семьи: в большой комнате — мы и в маленькой — соседка. Конечно, дом был просто роскошный — восьмиэтажный, с большим лифтом из красного дерева. В громадную парадную входишь, поднимаешься по лесенке — там огромное зеркало, а рядом слева сидел швейцар. На первом этаже была парикмахерская, а внизу — прачечная...

Рядом стоял дом военных переводчиков, и можете себе представить, сколько девочек из нашего дома повыходили замуж за этих парней. А я военных не любила почему-то. И папа военный, и дом военный — мне не нравилось. Потом еще меня понесло в Театр Советской армии — тоже военный. Но теперь — прошло много лет — мое мнение поменялось. Очень хочется, чтобы у нас были военные подтянутые и образованные. И чтобы у нас была армия такая, знаете, классная!

«Выслали за 100 километров»

— Творческие гены вам достались от кого?

— Думаю, от папы. Он вообще от природы был талантлив и много чего умел делать здорово. Мастер спорта и чемпион ЦСКА по стендовой стрельбе. И охотник был невероятный, заядлый. Играл на разных инструментах, пел под гитару, классно бил степ, и все ему давалось очень легко, как бы между прочим.

Вот, понимаете, папа был шикарный — обаятельный, артистичный. Но когда я вдруг вякнула, что хочу быть артисткой, реакция была абсолютно негативной. Папа был кадровый офицер, человек строгих правил. Он не хотел, чтобы я становилась актрисой. С подозрением относился к актерскому миру.

— Разве родители не видели, что у вас способности?

— Ну и что! Подумаешь, дело какое?! Это, как они считали, само собой. Красивые ноги, хорошая фигура, стать — дано природой. А человек сам должен уметь петь, играть на инструментах — вот так отец считал. Но это ни в коем случае не может стать профессией. Поэтому я три раза в неделю исправно ходила на биофак на Моховой и в музыкальное училище, «заметая следы». Это тактический ход был для родителей.

— Не может быть, чтобы за вами вообще никто не присматривал...

— Иногда приходила мамина приятельница Вера Николаевна, которая, видимо, проверяла, не опустилась ли девушка, не дошла ли до какой-нибудь «ручки». И если что — доносила сразу.

Помню, я уже первый курс ГИТИСа окончила, но еще не снялась в «Гусарской балладе», и за мной ухаживал очень симпатичный мужичок, который был постарше лет на восемь. Мы даже не целовались, можете себе представить? Никто не поверит! Общались, он меня возил на своем модном мотоцикле «Ява», и, конечно, у него были какие-то планы на меня наверняка. Но они не осуществились, потому что как только нас увидели вместе — немедленно был выслан донос в Германскую Демократическую Республику: дескать, «Лариса пропала!» Мама тут же примчалась!

— И?

— Меня посадили, как на суде, приговорили и… выслали за сто километров к родственникам в Ступино на все лето. (Хохочет.) До сих пор смех берет… Мне бы оттуда этому Мише позвонить, он мог сесть на свой мотоцикл и мгновенно примчаться. Но мама с Верой Николаевной так меня напугали, что от страха и ужаса я напрочь забыла его телефон!

Самое смешное, что, когда я вернулась в Москву и ему позвонила, он сразу предложил пожениться. А я, как только слышала, что кто-то хочет на мне жениться, мгновенно исчезала. Мне не хотелось замуж.

— Почему?

— В молодые годы? Ой, не-ет. Я очень поздняя пташка — в 19 лет только первый раз поцеловалась... Там целая история!

— Расскажите.

— Зимой поехала в Ленинград на соревнования по настольному теннису среди студентов творческих вузов, и там мне очень понравился Олев Субби, художник эстонский. Я ему тоже понравилась. После соревнований мы разъехались по разным городам.

— Олев — ваша первая любовь?

— Это любовь, которая сквозной линией прошла через всю мою жизнь. Абсолютно чистая, непорочная — не было ни объятий, ничего! Во многом — придуманная, нафантазированная. Как мечта! Будто бабочка — летящая… И с его стороны тоже, что самое поразительное.

После той первой встречи мы виделись всего два раза. Однажды совершенно случайно в московском метро: он поднимался наверх, я спускалась по эскалатору. Мы узнали друг друга, он крикнул: «Лариса!» — и все… Второй раз — лет через двадцать, когда я приехала в Таллин на гастроли, разыскала его телефон и пригласила на свой спектакль. Потом в кафе он признался, что не женат и любит меня до сих пор. Поинтересовался, замужем ли я? Я ответила, что вышла замуж за Андрея Миронова. «А кто это?» — искренне спросил Олев. В августе 2013-го он умер… Но все эти пятьдесят с лишним лет, что мы были знакомы, если возникала тема чистой, непорочной любви, я всегда вспоминала Олева.

Когда не стало Андрюши, подруги мне говорили, мол, ты Олеву позвони, поедешь к нему, и вы будете встречаться. Но это бред! В том-то вся и прелесть, что наш роман остался как бы незавершенным. Обычно о таком люди мечтают всю жизнь, и сами же все потом растаптывают. А во мне это осталось и живет.

«Мечтала стать певицей»

— Как же вы в итоге решились поступать в театральный?

— Да случайность! Когда я шла на школьный бал выпускной, пожилая соседка, бывшая актриса, меня спросила, кем я собираюсь стать. Рассказала ей, что хожу на биофак. «Да какой биофак! — воскликнула она. — Иди в театральный!» Я замялась: мол, какой еще театральный. «Иди-иди, гарантирую, что тебя возьмут!» И с ее легкой руки я поступила на музыкальное отделение ГИТИСа.

— Почему на музыкальное?

— Я всегда мечтала стать певицей. У меня было меццо-сопрано, красивый тембр (он и сейчас неплохой). Можете себе представить — на экзамене я пела арию из «Аиды». Кстати, и мой педагог, солистка Большого театра Мария Петровна Максакова, рассчитывала, что я стану оперной певицей. У меня даже сохранилось ее рукописное пожелание «не зарывать в землю свой талант». И спустя столько лет я понимаю: конечно, большая глупость, что я не стала делать оперную карьеру.

— Что же помешало?

— Снявшись в «Гусарской балладе», я стала очень известной практически мгновенно. За первые полгода картину посмотрело 49 миллионов зрителей. И отныне я должна была соответствовать этой известности на каждом шагу. Если пою, то уж должна переплюнуть «Гусарскую балладу». А для этого мне надо было копытом рыть землю, делать репертуар. Но чтобы петь в опере… О-ох, мало иметь красивый тембр и диапазон. Еще должен быть характер, уверенность в себе. А мне этой уверенности не хватило — я очень боялась своего исполнения и всегда безумно волновалась.

После ГИТИСа наивно думала, что приду в драматический театр с красивым голосом и как драматическая артистка буду петь там на сцене. А когда пришла в Театр Советской армии, во мне никто не был заинтересован — ни режиссеры, ни актеры. «Подумаешь, пришла звезда экрана! Сейчас прямо мы для нее будем музыкальные спектакли ставить». Меня взяли на роль Шурочки Азаровой в спектакль «Давным-давно» и только через пять лет возобновили эту постановку. А эти пять лет я болталась без дела. Ну кто это мог предвидеть?

«Избегала компаний актеров»

— Вернемся чуть назад. На роль Шурочки Азаровой в «Гусарскую балладу» пробовались многие молодые красавицы-артистки того времени: Немоляева, Гурченко, Фрейндлих, Ольга Забара... Как думаете, почему выбор пал на вас?

— Жена Юрия Никулина Татьяна играла в «Давным-давно» в массовке, но почему-то долгие годы всем навязчиво рассказывала, что именно она должна была играть Шурочку Азарову. Ну очень многим хотелось ее сыграть, понимаете? Хотите, расскажу, как было?

— Конечно.

— Многим хотелось, а я — согласилась в «Гусарской балладе» играть, потому что поняла: это моя роль. Во-первых, они же все тетеньки были — а на экране это все видно. А я была девица и весила 49 килограммов. Грудь была первого размера, что очень много значило для образа. Во-вторых, я пела. В-третьих, темперамент у меня неуемный был, энергия такая, что… Аж искры летели! Еще я неплохо умела стихи читать, а там же все в стихах. Скакала на лошади и практически все каскадерские трюки делала сама.

Как только начинался съемочный день, мне хотелось бежать, бежать и бежать на площадку. Остановить время — такая там красотища была! Знаете, есть люди, которые любят вспоминать юность или школьные годы. Я не ностальгирую по школе — я вспоминаю «Гусарскую балладу». Квинтэссенция счастья — все было в кулак собрано именно там.

— Мама действительно до 25 лет даже на съемки с вами ездила?

— Ездила. Я тут недавно в Доме литераторов Ксюшу Рябинкину (мать актера Евгения Стычкина. — Прим. ред.) встретила. Мы вместе снимались в «Сказке о царе Салтане» — я играла Царицу, она — царевну Лебедь. Так вот, в 1965 году мы с ней приехали в Севастополь на съемки этой картины вместе с мамами. Не в качестве надсмотрщиков — мы их сами с собой взяли.

Жили в гостинице «Севастополь», кормили нас там же в ресторане, причем за столиком сидели мы вчетвером и две актрисы постарше — они параллельно снимались в каком-то другом фильме. И было безумно смешно: на столе стояла четвертинка водки, салатик, лучок нарезанный... А мы не пили ведь с Ксюшей. И наши мамы, чтобы поддержать компанию, выпивали наши рюмки...

— В «Гусарской балладе» снималось немало красивых популярных актеров — Юрий Яковлев, Лев Поляков, Феликс Яворский. По вечерам наверняка был дым коромыслом… Не затянуло в чьи-нибудь амурные сети?

— (Смеется.) И во время съемок, и после я себя оберегала от компаний мужчин-актеров. Когда после премьеры у нас начались совместные поездки, концерты, я быстро поняла «обстановку» и про себя решила: та-ак, все ЭТО не для меня. Я их избегала.

— Если не секрет, на что потратили первый гонорар?

— 45 тысяч рублей старыми мне заплатили за эту картину. На эти деньги, насколько я помню, можно было купить машину. Дача чуть дороже стоила. Поэтому мама с папой добавили, и мы купили дачку.

«С театром я ошиблась»

— Лариса Ивановна, а почему вы не стали делать карьеру в кино? Наверняка после такого громкого дебюта недостатка в предложениях не было.

— Не было. Но как только я стала известной, наоборот, начали ко мне придираться: не так встала, не так села, не так спела, не так сказала. «Не будем ее снимать — она и так уже популярная». У меня были сплошные концерты, да? Людям увеличивают ставку, а мне — нет. Спрашиваю: «Почему?» — «А ты и так в шоколаде!» Понимаете? Должна быть фанатическая любовь… Нет, даже не любовь, а фанатическое желание быть известной, желание первенства. И чем дальше, тем больше, больше, больше накручивать себя. А у меня никогда не было таких желаний.

— То есть вы не из тех, кто дерется за роли?

— Я — кошка, которая гуляет сама по себе. Надо было с кем-то специально дружить, мелькать, ходить по «Мосфильму»… Нет! Вот если бы был режиссер, заинтересованный во мне, мы бы могли интересные вещи делать.

— Удивительно, почему за столько лет не появился такой режиссер? Вы искали?

— Искать и найти можно только ягоды и грибы в лесу… Когда я совсем молодая была, мне казалось, что режиссер — вообще, как таковой — это уникальный человек, который знает все. Это сундук с несметными сокровищами! А артист — дурак! Он может прикинуться кем-то и под чутким руководством способен делать все что угодно — любые чудеса. А когда мне встречались режиссеры, которые толком ничего не знают, только орут, топают ногой и под себя неизвестно что «рубят», просто становилось неинтересно.

Вот мне нравится Михалков Никита. Я раза три подряд посмотрела его «Солнечный удар». Просто ходила в кинотеатр… И увидела такого мастера, такого знающего человека, которому можно довериться. Кстати, мне и фильм Андрея Кончаловского «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» тоже очень понравился. Они совсем разные, но оба молодцы. Многим современным режиссерам надо у них поучиться. А потом корячиться. Вы так и напишите: нужно сначала поучиться, а потом корячиться. (Хохочет.)

— Вернемся к театру. Какое время было для вас самым «золотым»?

— Никакое. Не было. И не будет уже, видимо.

— Вы — дочь кадрового военного, сыграли корнета Азарова в своем кинодебюте и много лет выходите на сцену Театра сначала Советской, а теперь Российской армии. Совпадение?

— Абсолютное. Так совпало, что роль получилась и пригласили именно в этот в театр. Я же нерешительная была молодая. Могла б повыбирать театр-то. Были возможности!

— Например — МХАТ?

— Ну что вы! Мне казалось, что до МХАТа я не доросла.

— Ваш коллега по театру Владимир Зельдин на пике популярности после «Учителя танцев» однажды случайно опоздал на спектакль, и его потом судили товарищеским судом. Договорились до того, что «из таких получаются предатели родины, шпионы». А больше всего его поразило, что говорили это люди, которые, как он считал, к нему хорошо относились.

— У меня в 1974 году был случай, когда я опоздала на дневной спектакль «Давным-давно». Делала ремонт в квартире, поздно уснула и проспала. Спектакль начался с опозданием 8—10 минут, поскольку мне позвонили, а театр-то рядом. Я прибежала, чуть ли не на ходу переодеваясь в гусарский мундир. Но меня тоже судили. Собрался весь худсовет, старейшины театра…

Боже мой! Что они говорили, как они на меня «покатили бочку». Я стояла, слушала, слушала. Когда все закончили, воскликнула: «Какое счастье, что я проспала! Я теперь знаю, как вы действительно ко мне относитесь!» К каждому из главных «ораторов» обратилась, каждого «разложила по полочкам» и ушла.

— Почему они так?

— Ненавидели меня. Я всегда как прыщ на носу у них была. Пусть я снималась нечасто, но с 1963 года ездила со своими фильмами по два-три раза в год куда-нибудь за границу — на фестивали, на Неделю советского фильма. И это раздражало кое-кого в театре безумно. «Подумаешь, г… какое! Все время ездит то во Францию, то в Америку. Я в Мытищи реже езжу, чем она за границу!» Мне всячески ставили «ножки», приглашения, которые приходили на мое имя, прятали в стол. Первые годы я еще говорила, что куда-то поехала, а потом просто уже молчала.

Даже если мне удавалось на сэкономленные суточные иногда купить там красивую пару обуви или сумку, я в театр не надевала привезенные новые вещи.

— Почему?

— Мне не нравились бегающие глаза завистливые. «Лариса Ивановна! Вы не должны лететь!» — кричал в аэропорту Кишинева директор театра, откуда я должна была отправляться в Париж. «А что происходит? Вы же сами год оформляли эту поездку!» — «Я боюсь Нину Сазонову!» Директор театра боится ведущую актрису Сазонову! Видимо, она устроит ему скандал: почему Голубкина, такая-сякая, уехала на гастроли в Париж!

— А какая кому разница? Человек заслужил и едет… Почему нельзя порадоваться за него?

— Вы что! (Смеется.) Где вы видели радующихся? На похоронах Ленина можно увидеть только плачущего большевика.

— Может, причина — в элементарной человеческой зависти?

— Знаете, она, наверное, присутствовала, но я никогда не обращала внимания, как ко мне относятся. От зависти же можно лопнуть!

«От фанаток мы с Андреем натерпелись»

— Зато наверняка у вас были поклонники — какие-нибудь советские «подпольные олигархи»!

— Да нет… Никаких поклонников у меня отродясь не было богатых. Толпы девиц 15 лет за мной носились, как кони, начиная с 13-летнего возраста до 20 лет. Это было что-то! «Сыры» так называемые. Как будто за оперным певцом, бегали за мной. Ужас! Других поклонников у меня никогда не было. Единственное — я всегда «в цветах».

— Почему именно девицы?

— Думаю, что это все построено на сексе. Знаете, когда гормоны играют, они ищут объект «вожделения», и им, по сути, все равно, в кого влюбиться. У парней, наверное, проще — драки, спорт… А тут… Вы видели когда-нибудь 15 мужиков, которые караулят у служебного входа певицу какую-нибудь? Засовывают спички в замок, ночуют в подъездах… Да никогда в жизни! Одни девицы, которые неисправимы и непобедимы.

У Андрюши были такие же безумные фанатки. Когда Театр сатиры поехал на гастроли в Германию, они доехали до Бреста и решили перейти границу, чтобы из Польши поехать в Германию на спектакль. Но их поймали кагэбэшники, посадили в каталажку... Им не поверили, что они решились на такое из-за любимого артиста. Мы с Андреем от них натерпелись.

При этом эти фанаты хотели в дом влезть, в душу, все о нас знать. Собственно, они все знали, и это было противно. Встречались просто безумные люди! У нас в доме жил парень на седьмом этаже — тихий сосед моей подруги. А после того как я снялась в «Гусарской балладе», совсем с ума сошел. Стал ходить к нам, папа его отправлял в милицию, а там говорят: «Нам нечего ему инкриминировать…» Он катал вокруг дома коляску с куклой и всем говорил, что у него «ребенок от Голубкиной». Совсем крыша поехала! Однажды звонок в дверь. Отец открывает, а он стоит вообще голый…

— Зэки из тюрем вам любовные послания писали?

— В основном денег просили. Одному я даже ответила. Мол, если каждый, кто мне пишет письма, положит в конверт десять копеек, я стану миллионершей. И тогда, может быть, и с вами поделюсь. Потому что писем было столько… Миллионы!

— Как вы относитесь к тому, что с каждым годом имя Андрея Миронова все больше обрастает легендами и мифами? В том числе «амурными».

— Знаете… Андрюши нет уже почти 40 лет. За эти годы написано огромное количество воспоминаний его «жен», «вдов» и «возлюбленных», которые насочиняли, чего и близко не было. И все эти годы журналисты меня расспрашивают, расспрашивают, задают одни и те же вопросы. «Каким он был?» «А правда ли то, правда ли это…» «Почему вы больше не вышли замуж?» А я уже давно стараюсь не отвечать на них.

Понимаете, всем хотелось бы, чтобы наши отношения были похожи на сказку. Мол, жили-были принц и принцесса, потом он ушел из жизни, и она тоскует по нему все эти годы. Это же все неестественно и цинично. Конечно, страшно, что люди уходят из жизни… Но у нас были совершенно иные отношения. Наша с Андрюшей жизнь протекала интересно, весело, полно. Мы прожили вместе 13 прекрасных лет. И с тех пор прошло времени в три раза больше, чем я с ним прожила. Я рассказала все, что считала нужным. Вот честно — добавить нечего. Да и не надо.

— Что движет сегодня вами? Любовь в вашей жизни присутствует?

— Она всегда присутствует в жизни женщины. Особенно когда есть дочь, внуки. А еще чувство вины — я все время чувствую себя виноватой. Когда ты дочь, ты виновата перед родителями, что ты им чего-то недодала. Потом ты жена, и опять виновата — на этот раз перед мужем. (Смеется.) Сейчас уже — перед дочерью, перед внуками.

— В чем на этот раз?