Юрий Сапрыкин о том, как секс-скандалы меняют нас: "Мир уже не будет прежним"

Мерил Стрип

После скандалов с Вайнштейном и Спейси Голливуд никогда уже не будет прежним. Общественность лихорадит. Кто-то радуется, что "вся эта грязь наконец вскрылась и виновные будут наказаны", кто-то считает harveygate вершиной лицемерия, а вырезанные сцены со Спейси из "Всех денег мира" безумием. Зрители во всем мире запасаются попкорном и ждут церемонии "Золотой глобус", где Голливуд наконец предъявит общественности свою официальную позицию. Мы же попросили журналиста Юрия Сапрыкина порассуждать о том, как меняется мир вокруг нас.

Не стой на пути у высоких чувств

В 2017 году человечество не высадилось на Марс, не победило рак и не открыло реакцию управляемого термоядерного синтеза: настоящий тектонический сдвиг произошел в другой сфере. Посмотрите только, как все изменилось за год: в прошлом декабре Харви Вайнштейн был успешным кинопродюсером, главы компаний с многомиллиардными оборотами даже не представляли, что фамильярности с сотрудницами могут стоить им карьеры, а флирт и приставания были вполне легитимным предметом для шуток. Да-да, догадаться несложно: область жизни, где происходят эти сдвиги — отношения мужчин и женщин, или вернее, отношение к этим отношениям

Можно этого не замечать или над этим посмеиваться: охвативший цивилизацию пожар распространяется неравномерно, над теми инцидентами, что в США уже грозят тюрьмой, в России все еще острят в Twitter. А ведь у жителей, например, Афганистана тоже есть свой взгляд на проблему. Но лавину, которая стронулась с места, не остановить. То, что сегодня выглядит как "проблемы первого мира", завтра станет цивилизационным стандартом, общепринятой нормой. И мир уже не будет прежним.

Такое случается: поведение, которое общество не то чтобы одобряет, но и не считает чем-то предосудительным, вдруг становится абсолютно недопустимым, если не криминальным. Почему? А бог его знает. Ветер переменился. Еще лет пять назад все повально курили в кафе, никого это особенно не смущало, сейчас такое невозможно представить. Но с курением все проще: его победил прямой административный запрет, он не терпит двоякого толкования. В историях, объединенных расплывчатым термином "харассмент", новая норма вырабатывается на ходу, и где пролегает заново проведенная черта запретного, никогда не угадаешь.

Требовать от девушки, скажем так, взаимности в обмен на продвижение по службе или иные карьерные перспективы — это абсолютное "нет". Такого поведения общество и раньше не поощряло, хотя эти случаи, как правило, вытеснялись в зону приватного, постыдного, "не нашего ума" дела. А говорить подчиненной комплименты? Приобнять ее при встрече? Пригласить домой на чашку кофе? А если не подчиненной, а просто незнакомой девице в баре? К концу года становится все более очевидным, что в тех культурах, где эта норма сдвигается наиболее заметно, все эти вещи — то есть вся зона сексуально заряженного поведения в диапазоне от легкого флирта до настойчивых предложений — оказываются как минимум под сомнением. Для отношений, как для танго, нужны двое, и если обе стороны не выразили обоюдного согласия самым прямым и недвусмысленным образом — значит, в этих отношениях что-то не так. На одной их стороне оказывается агрессор, на другой — жертва, и эта ситуация уже не может оставаться "приватной": общество обязано вмешаться.

В общем, это все прекрасно, и давно пора. Мужики, как известно, свиньи, рано или поздно им должно было прилететь в обратку. И если уж прогресс движется по пути обретения равных прав, и женщина за последние сто лет практически повсеместно отвоевала право на труд, отдых, участие в выборах, вождение автомобиля и ношение брюк, было бы странно думать, что останется какая-то зона, где никаких прав у нее не будет. Даже если эта зона — древнейшая, вшитая в наши гены, укорененная в природе. Женщина — не домашнее животное, с которым можно играть, и не вещь, которую можно использовать. Тем более если флирт и приставания оказываются приложением к распределению каких-то иных жизненных благ. Если эта ситуация меняется, причем не в порядке личной инициативы, а в виде общественно закрепленной нормы — все норм.

Но когда настолько традиционные нормы меняются настолько стремительно, конечно, всех потряхивает. В то время как на одном полюсе Земли актрисы еще говорят в интервью: "Сексуальные домогательства — это же прекрасно", на другом основателя студии Pixar и креативного директора Disney отстраняют от работы за то, что он имел обыкновение целовать сотрудниц в щечку, а на третьем уже рассматривают в парламенте закон об обязательном согласии на секс.

Настолько стремительное изменение нормы часто объясняется тем, что мол, "накопилось" — как только круг молчания оказался разорван, жертвы домогательств начали заявлять о своих правах с той же силой и энергией, с какой эти права раньше подавлялись, а смысл термина "харассмент" расширяется, как при взрыве сверхновой. Видимо, это закономерно, но есть свои сложности. Борьба с харассментом ведется в защиту (и от имени) жертв сексуального насилия и эксплуатации, но как только харассментом начинают называть что угодно, от прямого физического принуждения до невинного комплимента, нивелируется само понятие насилия: люди, претерпевшие реальную боль и унижение, оказываются на равных правах с теми, кто просто уговорил себя, что унижение было. Но это ладно, после некоторых колебаний общество как-нибудь проведет четкие границы, какое поведение абсолютно недопустимо, а какое — "ну, так". Этих границ не может не быть. Интереснее другое: что все эти истории, которые веками находились в сфере приватного, если не интимного, вдруг оказываются делом общественным.

Женщины, столкнувшиеся с сексуальными домогательствами (и звезды тоже), рассказывают свои истории в соцсетях, ставя в публикации хэштег #MeToo

И вот здесь нас ждут самые замысловатые сюжеты. Что будет, когда вещи, которые тысячелетиями были делом двоих, в которых многое основано на игре, провокации, трансгрессии, нарушении границ — когда все это окажется предметом общественного разбирательства, если не законодательного регулирования? Вообще-то, это типичный сюжет антиутопии: когда государство с его машиной тотального контроля решает, как, когда и в какой форме люди могут друг друга любить. У нас пока в роли большого брата выступают социальные медиа, но и за государством не заржавеет — свои Мизулины, готовые кроить чужую частную жизнь по одной на всех общественной мерке, есть везде. А с другой стороны — почему мы считали, что будет иначе? Если Uber и Airbnb знают про нас, насколько мы вежливы, договороспособны и чистоплотны, если камеры слежения с системами распознавания лиц знают, куда мы направляемся после работы, с кем выходим под ручку из бара, если Facebook знает про нас вообще более-менее все — почему мы надеялись, что останется какая-то часть жизни, где нам удастся спрятаться под одеялом? О нет, в эпоху новой прозрачности всем все видно и все судят всех. Эта прозрачность дает жертвам домогательств общественную защиту, но она же делает их предметом общественного обсуждения. Это все та же объективация — в форме не объекта желания, но предмета чужого праздного внимания. Говорят, на миру и смерть красна. Посмотрим, какова на миру любовь.