В лагерь смерти Собибор Александр попал в сентябре 1943 года. Через три недели вместе с другими узниками он в этом концлагере организовал и возглавил восстание. Ликвидировав охрану, под шквальным огнем с пулеметных вышек группа беглецов прорвалась через минные поля и скрылась в лесу. В побеге приняли участие более 400 заключенных. До конца войны дожили лишь 53 участника восстания…
Затем Печерский примкнул к партизанскому отряду имени Щорса, в составе которого подорвал два немецких эшелона
Александра Ароновича не стало 19 января 1990 года. В Ростове дорожат памятью о герое и по сей день: в 2007 году на фасаде дома, где жил Печерский, открыта мемориальная доска, в 2014 году «зажглась» его звезда на аллее выдающихся земляков, в 2015 году его именем названа одна из улиц, а 24 апреля 2018 года во дворе гимназии № 52 установлен бюст.
Элеонора Александровна Гриневич, дочь:
— Самые теплые воспоминания о папе связаны с музыкой. Когда я родилась, он купил настоящее немецкое пианино. Папа дома – это песни, веселье и много гостей, его друзей по народному театру, в котором они с мамой играли после работы. Отец не только исполнял чужие композиции, но и сам сочинял, у него был замечательный слух. А мама Людмила Васильевна Замилацкая удивительно проникновенно пела романсы.
Меня начали обучать музыке с четырех с половиной лет. Наняли преподавателя, да и сами по вечерам занимались со мной. А я страшно не хотела учиться. Няня к приходу учителя меня наряжала: надевала носочки с кружавчиками, платьице. Как только она отвлекалась, я сбегала во двор, снимала носки, туфли и прятала в подъезде. Папа видел мое нежелание, но никогда не наказывал. Усаживал за инструмент и начинал убеждать: «Ты же любишь музыку. Тебе нравится петь с мамой? Тогда надо заниматься. Как это так? Ты убегаешь от учителя, прячешься! Что о нас люди подумают?»
Иногда родители меня брали с собой в театр. Одна поездка ярко запомнилась. Было мне года четыре. По пути домой папа предложил коллегам зайти в магазин. Взрослые начали угощать конфетами, а я все отказывалась. Тогда отец купил мандарины и сказал: «Вот это ты обязательно должна попробовать». Какие они были красивые! Пришли домой, но есть их я почему-то не стала. Потом очень долго не могла их попробовать – сначала из-за войны, потом из-за голода и бедности.
Папа меня обожал. Моя последняя мирная фотография прошла с ним всю войну. Мне рассказывали, что, когда папа после ранения пришел в себя, первое, что он спросил: «Где моя гимнастерка? Верните, там фотография дочери». На фото – мы с моей сестрой Зоей (по матери) и подружками в степи, когда пошли за тюльпанами. Бабушка по маме – донская казачка, жила в станице Цимлянской Ростовской области, и я гостила у нее. Мама и папа тоже должны были приехать в отпуск в июле, но не случилось. Войну оба пережили, а в 1945 году развелись.
После войны папа работал администратором в Ростовском театре музыкальной комедии. Попасть на спектакли было невозможно, всегда аншлаги. Как полагается, в первых рядах сидели важные люди – райкомовцы, обкомовцы. Никто из них билеты не покупал, а папе как-то нужно было затраты перекрывать. Вот за это и зацепились. Папу начали вызывать к следователю, но быстро поняли, что он тот человек, который молчать не будет. «А зачем вы у меня спрашиваете, – сказал он. — Вы поинтересуйтесь у тех, кто ходил на спектакли бесплатно». И дело спустили на тормозах, потому что сажать было не за что. Его быстро исключили из партии и уволили. Никаких преследований со стороны КГБ не было, как многие пишут. Но контроль был, причем этому никто не удивлялся в то время. В 1945 году вышла книга папиных воспоминаний «Восстание в Собибуровском лагере». Ему писали со всего мира – бывшие узники, их родственники, режиссеры… Конечно, мы догадывались, что письма читают наверху. А о том, что папу постоянно приглашали за границу, узнали гораздо позже. Письма оседали в комитете, там отписывались адресату о том, что папа плохо себя чувствует и лежит в больнице или его вовсе нет в городе. Одним словом, не сможет приехать. А сколько раз отца приглашали как свидетеля, когда судили фашистов! И ни разу советская власть не позволила ему выехать.
Папа после увольнения папа не работал три года. Он находил себе занятия: какое-то время огромный макет «Собибора» выпиливал, потом вышивал – видимо, мысли тяжелые гнал от себя. Вышивать его, видимо, моя мама научила, в его семье никто этого не умел. Правда, она гладью, а он – болгарским крестом. Вышил метровую картину с охотничьей собакой на металлической сетке и ковер на бледно-голубом ситце в клеточку. Цвет ниток сам подбирал и красил. Когда-то я прочитала о том, что папа продавал свои картины. Так вот это неправда! Папа и торговля – совершенно несовместимые вещи. Он всегда говорил: «Никогда ни у кого ничего не проси».
После смерти Сталина отец устроился в багетную артель, затем на завод имени Ченцова. Там до конца жизни и проработал. На пианино играл все реже: сердце барахлило, потом начались проблемы с почками, одну удалили. А музыку по-прежнему любил. Часами заводил старинную пластинку, на которой песни исполнял дальневосточный хор. Пластинка шипела, хрипела, а он все слушал и слушал.
Мой старший внук Антон, сын дочки Натальи, уже в три года пел и стихи читал. Отцу было семьдесят. Бывало, сидит в кресле у журнального столика, задумается, а потом подзывает правнука к себе: «Попой мне, Антоша». Тот и затягивает: «Эх, дороги», «Соловьи, соловьи…», песни из фильма «Белорусский вокзал». Смотрю, папа начинает плакать. Он сентиментальным стал, особенно в последние годы.
Из книги воспоминаний Александра Печерского:
…К лагерю подкатили грузовые машины, погрузили на них женщин и детей и повезли на вокзал. Мужчин построили в колонну и под конвоем эсэсовцев с собаками повели пешком. Когда колонна проходила мимо гетто, жители его, сами изголодавшиеся, живые скелеты, стали бросать через колючую проволоку хлеб, картофель, свеклу, морковь, головки капусты. Из гетто доносились слова прощания, плач и отчаянные выкрики:
– Вас ведут на смерть! Вы слышите? На смерть…
***
…Лагерь в Собиборе построили по специальному приказу Гиммлера. Он начал функционировать 12 мая 1942 года. Проект подготовил эсэсовский инженер Томолс. Руководили строительством главный инспектор лагерей смерти Гольцаймер и инженер Мозер. Сам Гиммлер посетил лагерь в июле 1943 года. После его посещения стали сжигать тысячи человек в день. Эта «фабрика смерти» находится между Влодавой и Хелмом. Она окружена четырьмя рядами проволочных заграждений, высотой в три метра. За проволочными заграждениями находится заминированное поле шириной в пятнадцать метров и ров, заполненный водой. В самом лагере много сторожевых вышек и охранных постов…
***
…Я смотрел на моих товарищей, и сердце разрывалось на части. Хотелось сказать им: «Держитесь, ребята! Выше головы! Пусть враги чувствуют, что мы остаемся людьми»…
***
…В прошлом мы вместе уже обдумывали побег, чтобы найти дорогу к партизанам. Теперь же речь шла о массовом бегстве. Это более ответственно. Надо было все хорошо продумать и осторожно подготовить…
…Некоторые женщины, потрясенные происходящим, от неожиданности подняли крик, кто-то был близок к обмороку, кто-то пустился бежать куда глаза глядят. Стало ясно, что построить людей в колонну невозможно. Тогда я громко крикнул: – Товарищи, вперед к офицерскому дому, режьте проволочные заграждения!..
***
…Я остановился, чтобы перевести дыхание. Оглянулся назад и увидел, как отставшие мужчины и женщины, пригибаясь, продолжают бежать к лесу. Пули свистели все чаще. Вот один упал лицом вниз. Другой подорвался на мине. Вот подкосило пулей женщину, которая была уже совсем близко от меня…
***
…На советской земле нас собралось семь собиборцев – активных участников и организаторов восстания в лагере смерти: Аркадий Вайспапир, Алексей Вайцен, Семен Розенфельд, Ефим Литвиновский, Наум Плотницкий и Борис Табаринский…
***
…Люка вынула из-за пазухи мужскую верхнюю рубашку и дала мне…
— Саша, прошу тебя, надень. Она принесет тебе счастье. Сделай это ради своей дочери. В этой рубахе ты пройдешь через все опасности. А если ты пройдешь, то и мы будем жить.
Комментарии