Актер признается, что сейчас счастлив в браке
Федор Лавров родился в семье питерских театральных актеров, но это не усыпало его дорогу розами и даже заставило поволноваться при выборе профессии. Он признается, что из-за своей одержимости работой потерял две семьи, но теперь, несмотря на преданность профессии, приоритеты изменились. Переехав из Питера в Москву, актер сменил место службы с БДТ на МХТ и обзавелся новой семьей, где вскоре появились двое детей — дочь Марта и сын Фрол.
— Федя, про тебя можно сказать, что вырос за кулисами?
— Конечно! Я проводил свое детство и отрочество в ТЮЗе, где работала мама, и в Малом драматическом у папы. (Отец — народный артист Николай Лавров. — Прим. авт.). Но по большому счету вырос на улице, среди пацанвы и мазуриков
— Папа с мамой обращали внимание на то, что от тебя попахивало алкоголем, и как относились к твоим поздним приходам домой?
— Я взрослым стал достаточно рано. В шестнадцать уже поступил в институт, а это совсем другая жизнь. Школьником номинально считался домашним человеком, хотя приходил и уходил когда хотел и мог оставаться где угодно. И ни папа, ни мама этому не препятствовали. Хотя, конечно же, если я приходил домой с запахом винца, то подзатыльники мне доставались. Со стороны бабушки до средней школы была гиперопека. Это меня сильно пугало и заставляло опять же двумя жирными линиями подчеркивать свое личное пространство, в которое вход всем был запрещен.
— Знаю, что в твои увлечения входила еще медицина. Как и откуда это началось и как сочеталось с другими интересами?
— Одно другому не мешает. Это вопрос желания и увлечения. Субкультуры, «труба», рок-сейшены и беседы со шпаной — это все-таки немножко тайная жизнь, в которую я мог посвящать совсем немногих. А вот медицина была вполне официальной, которая не то чтобы приветствовалась, но принималась. А вообще я мог в один день успеть побывать и там, и там, и там. Что касается медицины, у меня всегда был интерес к человеческому телу и с глубокого детства я безумно уважал эту благородную профессию. И в школе мне всегда нравились биология, ботаника. А что дало импульс, не знаю.
— Ни в каких студиях и театральных кружках ты не занимался?
— Я был недолго в Театре юношеского творчества и не могу сказать, что меня это увлекало, мне было гораздо интереснее подглядывать за актерами на репетициях у папы или у мамы. Взрослые люди чем-то серьезно занимаются, а ты, шкет, наблюдаешь и думаешь: «Вот оно, настоящее!»
— Но тогда ты же не собирался становиться актером.
— Да, но, видимо, внутри все равно что-то сидело. И мне хотелось быть кем-то заметным. Даже сейчас, когда я вижу увлеченного человека, художника своего дела, сразу снимаю шляпу, будь он хоть дворником. И среди врачей и артистов мне попадались именно такие люди.
— А у вас дома собирались в основном актеры, режиссеры или люди из других областей?
— В родительском доме бывали и артисты, и филологи, и физики… Все это окружение — бабушкины и дедушкины, папины и мамины друзья и знакомые, то, что называется в хорошем смысле «белая кость», было моей средой обитания. И, естественно, я этим пропитывался.
— А с кем из друзей дома ты в детстве или юности общался душевно?
— С дядей Сашей Хочинским. А еще помню, как на даче нас Лев Абрамович Додин в гамаке катал. Зиновий Яковлевич Корогодский бывал у нас в доме, куча замечательных питерских художников и тех, кто рисовал декорации и оформлял книги. Наша семья дружила с прекрасным физиком-теоретиком, царствие ему небесное, дядей Митей Дьяконовым. Особенно компанейским человеком был папа, мой сегодняшний круг общения меньше, чем тогда у него. Конечно, в Питере более размеренная жизнь, чем в Москве, и была дача, куда все приезжали, ели мясо, пили вино, пели песни и говорили, шутили…
— Тебе, наверное, нравилось все это? Чувствуется, как ностальгически ты сейчас об этом вспоминаешь.
— Конечно. Мне было безумно интересно находиться за столом. Я был маленьким, но «грел уши», что называется, мне нравились байки, которые они рассказывали. А главным другом отца был дядя Володя Меньшов, прекраснейший Владимир Валентинович. 1 января у нас всегда начиналось с того, что либо он звонил нам из Москвы, либо батя ему. В восемь утра 1 января. Дядя Володя ставил что-то в ТЮЗе, когда оба были совсем молодыми, там и подружились. И первый человек, которому я сообщил о смерти отца, тоже был дядя Володя. А не так давно мы с ним сыграли две главные роли в фильме «Ивановы», отца и сына. И мне было настолько замечательно с ним поработать, оказаться в одной лодке. Причем снимали мы в Питере, я устроил целую семейную встречу, позвал маму, в общем, все было прекрасно. У меня было очень много вопросов к нему. После того как отца не стало, я виделся с Владимиром Валентиновичем один раз, у нас брали интервью по какому-то поводу, а тут мы наговорились вдоволь, делились впечатлениями, обсуждали многое.
— Папы не стало, когда тебе было двадцать пять лет. Это событие разделило жизнь на до и после?
— Конечно, это водораздел, разрыв пуповины, переосмысление всего. Мы с мамой друг друга поддерживали. У меня тогда еще было положение шаткое, потому что я не достиг чего-то значительного в профессии. Это сейчас начинаю успокаиваться и заниматься делом, а не беготней и поисками.
— Ты понимал в детстве и юности, что у папы все складывается удачнее, чем у мамы? Народный артист, на него ходят в театр, он снимается в кино…
— В принципе, понимал, но в семье на этом не делали акцента. Никакого негатива не существовало. Мама работала, папа работал, они уважали труд друг друга, ходили друг к другу на спектакли, обсуждали их. И они оба были трудоголиками. Мама до сих пор трудоголик.
— Как тебе было поступать с такой фамилией?
— Я старался скрыть, чей я сын, но понятно, что туре на втором или третьем все всё поняли. Я уже выпустился из института, а вокруг все равно говорили: «А, это Колькин сын». Мне же хотелось быть собой.
— В Питере было два Лавровых. Спрашивали, не родственник ли ты Кириллу Лаврову?
— Спрашивали, конечно. А в БДТ он меня как раз и принимал. Но мы не родственники, хотя с Машей, его дочкой, мы в «Вассе Железновой» играли брата и сестру. Как-то ехали на гастроли, стояли в тамбуре курили и договорились, что мы родственники. Кирилл Юрьевич меня смешно встретил, сказал: «Ну здравствуй, однофамилец!» Удивительно интересный был дядька. И для БДТ сделал очень много: если бы не он, все бы развалилось после Товстоногова. Теперь там худрук Андрей Могучий, мой близкий друг. Я поставил спектакль в Питере, а сейчас мы все время с ним затеваем какую-нибудь работу, где он режиссер, а я артист. И вполне возможно, что в следующем сезоне это состоится. А моя старшая дочь Глаша играет у него в «Грозе» и учится у него же на режиссуре. Когда я бываю в Питере, всегда приезжаю к Андрею попить кофе.
— В ЛГИТМиКе сразу появилось ощущение, что ты на своем месте?
— Нет, первый курс был просто адом, я не понимал, чего от меня хотят и что я здесь делаю. Было страшно выходить на площадку, в общем, рисовались совсем не радужные перспективы. Потом потихонечку что-то сложилось. Параллельно занимался музыкой, у меня была своя группа. Я себя искал то там, то здесь, кино ведь тогда практически не снимали, это были девяностые годы.
— А в МДТ, где работал папа, не звали?
— Нет. У меня с этим театром не сложились отношения, хотя я очень уважаю Льва Абрамовича. Я показывался в МДТ сразу после института, но меня нашли неготовым для них. И я пошел своей тропинкой.
— Додин в гамаке катал, а в театр не взял. Шучу.
— Ну, это нормально. Он реалист и поступил правильно по отношению ко мне. Потом, когда уже папы не стало, меня звали туда, но я отказался. А тогда, конечно, было обидно, больно, неприятно. Но при этом стало и серьезным уроком: нужно двигаться дальше, а не умирать.
— У кого-то из актеров бывают иные выходы из таких ситуаций…
— Да! Питер вообще этим славится. У меня очень много друзей, талантливейших ребят, остались там и уже совсем на людей не похожи. Когда я кино ждал месяцами, тоже, естественно, начинались выпивки. Нужно же было действовать, время уходило, молодость, когда нужно вкладываться, работать. Но все равно мне с кино повезло, потому что в Питере я попал к таким режиссерам, как Александр Сокуров, Алексей Герман, Алексей Герман-младший, Ираклий Квирикадзе. Мне повезло потрогать и поучаствовать в кино огромного, мирового масштаба. Так что я избалован в этом смысле. Да и папа снимался у приличных режиссеров, хотя имен из Пантеона у него не было.
— Ты бывал с ним на съемках?
— Конечно, и для меня полтора месяца в Бердянске на косе, где рядом с папой работали Константин Райкин и другие классные артисты, и Евгений Гинзбург, были просто счастьем. Мы, пацаны, катались там в гробу, как на лодке. А еще для съемок фильма «Остров погибших кораблей» нагнали кучу старых кораблей, и для детей была лафа бегать по ним. Как мы там не утонули, не знаю. Особенно интересно, когда снимали каскадерские сцены: пламя, взрывы, стрельба… На нас, мальчишек, все это огромное впечатление произвело.
— Несколько лет назад ты переехал в Москву и перешел в МХТ. Не сомневался с принятием такого серьезного решения?
— Нет. Позвал лично Табаков. Какие могут быть сомнения?! Но сначала я немножко преподавал на курсе у , потом мы с ним выпустили спектакль «Околоноля» в «Табакерке», а потом были «Отморозки» в «Гоголь-центре». Олег Павлович увидел это, пригласил на разговор и сразу сделал предложение, от которого я не смог отказаться. Да и в Питере я уже стал немного уставать, какая-то консервация начала происходить.
— Ты и в «Табакерке» играешь. Не так давно «Матросская тишина» вышла и «Скамейка» — на мой взгляд, у тебя там прекраснейшая работа. Кстати, мне есть с чем сравнить, видела эту пьесу еще во МХАТе с Табаковым и Дорониной…
— Ты, наверное, не видела спектакль с моим папой в его театре. Многие говорят, что это была лучшая «Скамейка» в стране. Папа меня таскал и на репетиции, и на спектакли, так что я все хорошо помню. Олег Павлович смеялся, сказал мне: «Так ты, значит, еще тогда начинал репетировать 'Скамейку». И Лешу Мурадова на эту постановку в «Табакерку» привел именно я.
— У героя непростая судьба. И в твоей жизни было много личных перипетий. Ты как-то сказал, что две семьи потерял из-за работы.
— Да, потому что раньше я работу и профессию ставил во главу угла. Есть где-то семья — хорошо, нет — и не надо. А кому такое отношение понравится? У меня были достаточно максималистские взгляды, поэтому все так и произошло. А сейчас, видимо, бог мне чуть-чуть ума подсыпал или опыта, поэтому я немножко поменял свои взгляды.
— При этом ты женился очень рано — в двадцать лет…
— Наверное, тогда мне было нужно все, но все равно работа стояла на первом месте. Для человека важна самореализация, а для актера с больным самолюбием — тем более. Если ты не заточен на успех, что тебе делать в этой профессии?! Все идут за славой. Не за запахом кулис. Вот это: «прожить много жизней» — чушь, неправда. По крайней мере вначале. Уже потом втягиваешься, обрастаешь инструментом — и тогда интерес тобой рулит. А мне с «инструментом» повезло, потому что в жизни, как уже говорил, много всего происходило, было откуда питаться.
— Ты говорил об отстаивании своего личного пространства уже в отрочестве. А как обстоит с гипер-опекой и личным пространством в твоей семье?
— Слава богу, пока такой проблемы не возникало, потому что Лена очень деликатный человек. Лишней заботы я тоже не ощущаю с ее стороны. Она прекрасно понимает, где мое пространство и мое время. Я должен заниматься работой, переговорами, и в такие моменты мне не мешает. У нас все происходит достаточно открыто. Если нужен совет, помощь — я обращаюсь к ней. Или если вдруг я вижу, что у Лены какие-то проблемы, могу ей что-то подсказать. В этом смысле у нас взаимопонимание.
— Глава семьи ты?
— Формально я, но, как правило, все решаем коллегиально. Правда, если речь идет о чем-то глобальном: переезде, смене квартиры, ремонте, отдыхе, последнее слово за мной. (Улыбается.) К примеру, я подбираю маршрут, а Лена отвечает за хозчасть.
— Какими домашними делами тебе нравится заниматься?
— Готовить люблю. И растения обожаю, у меня много цветов на подоконнике и на балконе. Говорят: «Самурай должен уметь выращивать цветы, писать стихи и после тридцати лет позаботиться о своем здоровье». Это кодекс Бусидо. У меня были в ранней молодости проблемы со здоровьем, я лежал подолгу в больницах и там отщипывал черенки растений. Многие из них у меня живут дома до сих пор. Одно отщипнул на сокуровских съемках «Отца и сына». В общем-то все мои растения — знаковые. Что-то привез из Минска, что-то из Киева, что-то из Эквадора. Один из моих знакомых психологов сказал: «Это ты себя по кусочкам собираешь».
— Проблемы со здоровьем разрешились?
— Да, все в порядке. Хоть я и не стал врачом, но понимаю, что организм гораздо умнее нас, он сам себя может регулировать. Надо только услышать его. Если сны не снятся, значит, организм правильно работает, он отдыхает, отключает подсознание и занимается собой. Как говорил Гиппократ: «Чтобы вылечить орган, нужно его отключить», так же как переломанную руку обездвиживают.
— Лена — юрист-международник. Где же вы познакомились?
— Она ходила на наши концерты, любила мою группу. Мы варились в одной тусовке. Правда, тогда она была еще мелкая, у нас разница семь лет, тогда это казалось много, я ее даже не идентифицировал. А уже позже в галерее моей названой сестры Лизы Савиной на Фонтанке рядом с БДТ, куда мы с друзьями постоянно приходили, болтали, пили вино, я как-то раз и встретил Лену. И уже обратил на нее внимание. Потом мы разъехались, опять съехались и через какое-то время поняли, что нам не хватает друг друга.
— И как ты за ней ухаживал, чем брал?
— Искренностью. (Улыбается.) Когда искренне испытываешь возвышенные чувства, ухаживания складываются сами по себе. Я вообще очень люблю дарить подарки, и тут все шло по велению сердца. А Ленке, видимо, понравилось, что мне это в радость и удовольствие. У нас была постоянная эмпатия, мы чувствовали одно и то же. И очень много разговаривали.
— А сейчас?
— И сейчас тоже, рассматриваем разные ситуации, обсуждаем фильмы, спектакли и всякие непростые вещи, происходящие на работе в том числе. Я, кстати, вообще считаю, что все нужно проговаривать. Это как с детьми, когда ты их воспитываешь. У меня, конечно, вызывает уважение человек, который все может держать в себе, но я не такой. А с близкими мы должны проговаривать все, это ключ, которым надо пользоваться. (Смеется.)
— Ей интересна твоя работа?
— Конечно. Она во многом соратник, разделяет мои горести и радости. Но есть внутренняя актерская кухня. Возможно, ей было бы это интересно, но зачем ее грузить? У нее свой взгляд на мои работы.
— Что-то может категорически не нравиться. И что тогда?
— Всякое бывает. (Смеется.) Иногда прислушиваюсь и делаю выводы, а бывает, иду напролом. Мы оба имеем право голоса и свое мнение.
— Лена не ревнует тебя к партнершам, все-таки она человек из другого мира?
— Поначалу это, конечно, было. Как?! Целуется с какой-то другой женщиной в постели. Но она же понимала, за кого замуж шла. Такая профессия, условия игры.
— У тебя до Лены, кажется, отношения были с одними актрисами…
— Это же среда обитания, так что все естественно. Были и режиссерши. Но хватит этого. (Улыбается.)
— Ты не от одной своей женитьбы не отрекаешься, считаешь, что все происходило как нужно?
— Безусловно. Ни от жен, ни от девушек. Я в этом смысле фаталист. Остается опыт, ты себя открываешь с какой-то другой стороны. Вообще ничего не бывает случайно, как мне кажется. А уж отношения с противоположным полом тем более.
— С какого возраста тебя стала интересовать мужская-женская тема, ты захотел ухаживать?
— Достаточно рано. Свидания пошли класса с четвертого. Более серьезное — тоже в школе, в старших классах. Не знаю, насколько это были глубокие чувства, но шрам все равно оставался. В том возрасте все гораздо острее. Поэтому первая любовь (а чаще всего она бывает несчастная) и запоминается. Она ставит печать на личности человека.
— А женитьба в институте была мужским поступком или лихим мальчишеским?
— Не знаю. Но я всегда играю по-честному. Поэтому каждый раз, когда влюблялся, считал, что вот оно. И тогда мне казалось, что это произошло осознанно, по крайней мере хотелось себе отдавать отчет, я старался. Но что получилось, то получилось.
— В любом случае получилась хорошая дочь Глаша. Каким ты был отцом в двадцать с небольшим?
— Я понимал, что это моя дочь. А мой отец Глашку просто обожал, у них своя жизнь была. И хотя мы с той женой достаточно резко разошлись, когда дочке было всего три года, но ответственность за нее все равно осталась при мне. Я никогда с Глашей не расставался. А теперь у меня растут еще два арийца, Марта и Фрол, хотя и старшая — нордического темперамента.
— Ты так говоришь о детях, что мне кажется, из тебя можно вить веревки…
— И да, и нет. Я могу и жестким с ними быть. Если показываю твердость своих намерений, то не иду на попятную, не потакаю капризам — это и есть жесткость. С Глашкой мы периодически сильно ругались, она по характеру больше в маму, очень упертый человек. У меня тоже упертость присутствует, так что у нас происходили серьезные стычки. Бывало, я не разговаривал с ней достаточно долгое время.
— А с Леной такого не случалось?
— С Ленкой у нас бывало, что мы по два дня могли молчать. Но до катастрофы такие ссоры никогда не доходили. Хотя сейчас Ленка мне подсказывает, что за первые полгода совместной жизни мы с ней ссорились так часто, что просто исчерпали весь запас. (Смеется.) Но моя упертость в основном касается профессии или той ситуации, когда нужно добиться результата. Если я уверен в правильности цели, не важно в чем, то готов очень серьезно выложиться.
— Федя, ты перешагнул цифру сорок и у тебя уже трое детей. Ощущаешь себя взрослым дядькой?
— Нет, как был подростком, так им и остался! Хотя из той поры сохранилось немного: ботинки Dr Martens, «Твин Пикс» и музыка группы Einsturzende Neubauten.
Комментарии